Сталин. Рефлексия (10 ночей 1941 года) - страница 54

Не все таким воображением обладали, мягко скажем, не все. Да не только воображением – соображением. Взять Бедного, хотя бы. До середины тридцатых нес всякую чушь про русскую историю, публично нес, то – в стихах, то – в доносах. Писал нам, например, что памятник Минину и Пожарскому нужно выбросить, а их самих – забыть. Я его тогда назвал "Иваном, не помнящим своего родства" и добавил, что "историю мы выбрасывать не можем…" Про то, что его, Бедного, мы выбросим без всякой жалости, я ему, правда, не сообщил, но он и сам мог догадаться. Благо я еще в тридцатом ему писал (писал – не говорил!), что все его последние произведения,– это "клевета на СССР, на его прошлое, на его настоящее…" Но он, дурак, небось, по-прежнему считал, что "Россия в прошлом представляла сосуд мерзости и запустения, что лень и стремление сидеть на печке является чуть ли не национальной чертой русских вообще". И думал, что это можно делать публично: осмеять, например, в своем дурацком либретто крещение Руси. И не в двадцатые, при иудушке Троцком, а в тридцать шестом, при товарище Сталине! Не получилось: его опера "Богатыри" вылетела с репертуара, а сам он – из партии.

И никогда его произведения не окажутся в списке лауреатов моей премии. Не место его опусам рядом с "Петром" Толстого, "Севастопольской страдой" Сергеева-Ценского и "Тихим Доном" Шолохова. Короткий, кстати, у литераторов список получился. И не сбалансированный совсем: два исторических романа и один – контрреволюционный. Ничего веселого, современного и революционно-военного. Что ж, нет у меня других писателей, да и кино поважнее литературы будет. Не только потому, что так Ильич считал (он ведь еще и про цирк говорил)… Нет, книжки да статьи можно и в войну печатать, это со съемками в войну могут быть трудности. Значит, запас фильмов нужен.

И есть этот запас. Вот "Невский", например – что может быть сейчас актуальней? А что я в тридцать девятом запретил его показывать – так по понятным же причинам. Запретить – запретил, но через два года – наградил. За три месяца до начала войны. Умному достаточно. А фильм сейчас опять во всех кинотеатрах идет, люди под музыку Прокофьева на фронт идут. "Вставайте люди русские, вставайте на бой с немцами…" – из всех громкоговорителей разносится. Да и три месяца назад, как газету "Правда" с утра открыли, так сразу, небось, в памяти зазвучало: "на родной земле, на родной земле не бывать врагу". Гениальный композитор, что тут скажешь, как я его с премией обошел, сам не пойму. Но не страшно, у него все впереди^>121. Если, конечно, новый немецкий удар отразим и оба живы останемся.

И если научимся бороться с вражеской пропагандой. Обнаглевшей в конец пропагандой, радиопропагандой. Под Москвой ее услышать можно, а уж рядом с передовой….

И никто из наших разведчиков-контрразведчиков, чекистов, мать их…, мне не доложил. Нарком связи доложил, а нарком внутренних дел – нет. Если бы я не отправил за день до войны Пересыпкина в Прибалтику, и если бы он возвращался оттуда на поезде, я бы вообще ничего об этом не знал. Но за ним машину выслали, из кремлевского гаража машину – где радиоприемник установлен. Вот он его и включил. И вместо последних известий услышал антисоветчину ("страшную антисоветчину, товарищ Сталин! Клевещут, что Красная Армия разбита и через несколько дней германские войска будут в Москве