Сталин. Том 2. В предчувствии Гитлера. 1929–1941. Книги 1 и 2 - страница 120

. Тем не менее диктатор ходил на «Турбиных», в частном порядке одобрял эту пьесу и защищал ее публично [1042]. На встрече с разгневанными украинскими литераторами, вставшими на защиту режима, Сталин указывал: «Если вы будете писать только о коммунистах, это не выйдет. У нас население – 140 миллионов человек, коммунистов – только полтора миллиона». Сталин допускал, что Булгаков – человек «чужой», «не наш», поскольку он не сумел должным образом изобразить эксплуатацию трудящихся, но утверждал, что своими «Днями Турбиных» он все равно принес «пользу» делу революции, каковы бы ни были намерения автора [1043]. Тем не менее яростная полемика не утихала, и в итоге Сталин позволил запретить постановку. Отныне цензоры запрещали даже издание произведений Булгакова, и он сочинил первое из нескольких отчаянных писем властям, в которых тщетно просил выслать его вместе с женой за границу [1044].

Булгаков снова обратился к правительству 28 марта 1930 года, указывая, что из собранной им за десять лет 301 рецензии на его произведения только три были положительными, и снова прося, чтобы ему с женой было позволено эмигрировать, а при невозможности этого прося, чтобы его назначили лаборантом-режиссером в Московский художественный театр; если же и это было невозможно, он выражал желание работать там штатным статистом или хотя бы рабочим сцены [1045]. 18 апреля один из помощников Сталина позвонил писателю в его московскую квартиру и попросил его жену, снявшую трубку, позвать Булгакова к телефону. Булгаков решил, что этот звонок – розыгрыш. (Это происходило на Страстную пятницу, знаменательный день в глазах Булгакова, сына богослова.) Но затем в трубке раздался голос Сталина. «Мы ваше письмо получили, – сказал он. – Читали с товарищами. Вы будете по нему благоприятный ответ иметь… А может быть, правда – вы проситесь за границу? Что, мы вам очень надоели?» Булгаков: «Я очень много думал в последнее время – может ли русский писатель жить вне родины. И мне кажется, что не может». Сталин: «Вы правы» [1046]. Чем мотивировался Сталин, впервые позвонив крупному писателю, не состоявшему в партии, не известно. Однако четырьмя днями ранее величайший революционный поэт Владимир Маяковский, которого безжалостно освистывали на публичных выступлениях, покончил с собой выстрелом в сердце. («Сериозно – ничего не поделаешь, – писал он в предсмертной записке, словно возражая Чернышевскому. – Привет» [1047].)

Булгаков получил должность режиссера-ассистента. Один писатель прислал ему поддельное приглашение в ЦК, неудачно подшутив над его отчаянными обращениями в правительство. У Булгакова развилась неврастения [1048]. Лишенный публики, он якобы сочинял устные истории и рассказывал их у себя в квартире за чаем. Так, по словам другого писателя, Булгаков фантазировал, как он почти каждый день посылает Сталину длинные письма, подписывая их псевдонимом Тарзан. Испуганный Сталин требует выявить автора писем. Булгакова находят, привозят в Кремль, и он во всем сознается. Сталин обращает внимание на его поношенные брюки и ботинки и вызывает наркома снабжения. «Воровать у тебя могут, – кричит Сталин на подчиненного, – а одеть одного писателя не могут?» После этого Булгаков регулярно навещает Сталина в Кремле и однажды замечает, что тот грустит. «Понимаешь, Миша, все кричат – гениальный, гениальный. А не с кем даже коньяку выпить!» Сталин звонит в Художественный театр, чтобы заступиться за Булгакова, и ему сообщают, что директор только что умер. «Скажи пожалуйста, какой пошел нервный народ!» – говорит Сталин