Сталин. Том 2. В предчувствии Гитлера. 1929–1941. Книги 1 и 2 - страница 62

Контроль над вооруженными силами – серьезная задача для любого диктатора. Особые отделы ОГПУ по-прежнему уделяли пристальное внимание офицерам с царским прошлым. Параллельно эмигрантские антисоветские организации старались отслеживать трения в Красной армии и в своей переписке активно фантазировали об офицерском антикоммунистическом путче. Однако ОГПУ внедряло в эмигрантские группировки своих агентов и создавало организации-ширмы, перехватывавшие их переписку, выслеживавшие агентов, засланных из-за границы, и ставившие ловушки на недовольных военных в СССР [466]. Многие бывшие выпускники царской Академии Генерального штаба были бы рады, если бы коммунистический режим переродился во что-то другое, однако, занимая административные или преподавательские должности, они были не в состоянии организовать переворот [467]. Более умные опасались иностранного военного вторжения именно потому, что режим расправился бы с ними как с вероятными предателями (или, наоборот, оккупанты не простили бы им службы у красных) [468]. Ворошилов, единственное квазивоенное лицо в сталинском Политбюро, регулярно отбивал провокации ОГПУ, затевавшиеся с целью отлова «врагов», в том числе его собственного адъютанта [469]. Тем не менее досье на офицеров разбухали [470]. Центральный особый отдел в стремлении организовать что-то вроде военного аналога процесса Промпартии объединил дела нескольких офицеров, арестованных вне всякой связи друг с другом, и приписал им замысел устроить путч, согласованный с военным нападением старых держав Антанты весной 1931 года. Соответственно, операция контрразведки получила кодовое имя «Весна».

Менжинский, безусловно, знал, как угодить Сталину, но не исключено, что он получил прямые указания на этот счет [471]. Сталин подозревал командиров Красной армии, среди которых было немного пролетариев, в том, что они сочувствовали «правым», втайне противодействовали коллективизации и могли оказаться «оппортунистами» в случае внешней агрессии. Корни «заговора» были найдены на Украине, несмотря на то что начальник украинского ГПУ Балицкий изначально не хотел заниматься этим делом, пока Менжинский не напомнил ему, что украинские чекисты проглядели «Шахтинское дело» («раскрытое» северокавказским управлением ОГПУ) [472]. 15 февраля 1931 года Балицкий телеграфировал в Москву о «военной контрреволюционной организации» в Харькове. «Ивановский говорит о наличии общего оперативного плана восстания на Украине, – сообщал он, ссылаясь на показания, вырванные у арестованных. – План был нанесен на карту, которую Ивановский уничтожил во время процесса Промпартии». Кроме того, Ивановский якобы переписывался с параллельной московской организацией, но эта переписка тоже была сожжена [473].

В заговоре и шпионаже было обвинено более трех тысяч бывших царских офицеров из Харькова, Киева, Москвы и Ленинграда [474]. Шапошникова, начальника штаба армии, которому Сталин недавно позволил вступить в партию без обязательного предварительного пребывания в кандидатском статусе, вызвали на очную ставку с арестованным штабным офицером, который обвинял его в принадлежности к подпольной организации. Шапошников разоблачил своего обвинителя как клеветника и избежал ареста, однако в апреле 1931 года его перевели с понижением командовать Приволжским военным округом [475]. Несколько десятков офицеров были не только запуганы, но и расстреляны. 66-летний царский генерал-майор Андрей Снесарев, который хоть и перешел к красным, но враждовал со Сталиным еще со времен царицынских событий 1918 года, – уже сидел в трудовом лагере по смертному приговору, измененному на десять лет заключения. Теперь же он превратился в одного из «вожаков» сфабрикованного заговора и летом 1931 года снова был приговорен к смерти, хотя диктатор снова воздержался от его казни («Клим! Думаю, что можно было бы заменить Снесареву высшую меру десятью годами»)