Стиль и смысл. Кино, театр, литература - страница 39

На первый план, следовательно, выходит непрямое, косвенное высказывание, потерявшее свою сущностность (то, что Эко называет «невинностью»), живущее лишь в мире коннотаций, культурных и социальных символов. Ничто уже не творится непосредственно, все заготовлено заранее и задается согласно условиям игры. При этом не всегда обязательно знать ее условия, в данном случае то, что автор выразил косвенно, может восприниматься впрямую и наоборот. На первый план выходит проблема взаимоотношений публики и автора, степень опосредования их отношений. А поскольку главный способ опосредования в современную эпоху – это рынок, то ярмарка символических ценностей неизбежно ведет к конечному приравниванию всех гетерогенных стилей и культурных контекстов.

Электронные средства массовой коммуникации тысячекратно усиливают и убыстряют этот процесс, окончательно делая товаром необъятный арсенал образов и стилей. В результате модернистский эзотеризм также включается в общую систему, причем в области изобразительных искусств этот процесс начался еще с появления поп-арта, когда буквально заимствованные или стилизованные элементы массовой культуры проникли в область «высокого искусства», а стилистика модернизма вошла составной частью в эклектический мир «массовой культуры».

Этот принципиальный эклектизм, утверждение равенства всего, что ранее находилось на разных иерархических уровнях смыслов и ценностей, выглядит как «демократизация», «американизация» более консервативных европейских культур. Однако, то, что выглядит сегодня как заокеанская экспансия, имело и свои, европейские корни.

«Тогда бежал я назад домой – и спешил все быстрее: так пришел я к вам, люди настоящего, и в страну культуры.

Впервые посмотрел я на вас, как следует, и с добрым желанием: поистине, с тоскою в сердце пришел я.

Но что случилось со мной? Как ни было страшно мне, – я должен был рассмеяться! Никогда не видел глаз мой ничего более пестрого!

Я продолжал смеяться, тогда как ноги мои и сердце дрожали: «да, тут родина всех горшков для красок!» – сказал я.

С лицами, раскрашенными на пятьдесят ладов: так сидели вы, к моему удивлению, люди настоящего!

И с пятьюдесятью зеркалами вокруг себя, которые льстили вам и подражали игре ваших красок!

Поистине, вы не могли бы носить лучшей маски, люди настоящего, чем ваши собственные лица бы кто мог вас узнать!

Исписанные знаками прошлого, а эти знаки закрашены новыми знаками: так сокрылись вы от всех толкователей!

И если б быть даже исследователем внутренностей: кто же поверил бы, что у вас есть внутренности! Из красок кажетесь вы составленными и из склеенных вместе бумажек.

Все века и народы смотрят в беспорядке из-под ваших покровов; все обычаи и все верования говорят беспорядочно в ваших жестах.

Если б кто освободил вас от мантий, покрывал, красок и жестов ваших; у него все-таки осталось бы еще достаточно, чтоб пугать этим птиц.

Все беспокойное в будущем и что некогда пугало заблудившихся птиц, поистине, внушает больше доверия, чем ваша «действительность».

Ибо так говорите вы: «Мы вполне выразители действительности, и при том без веры и суеверия», – так гордитесь вы – ах, даже не имея, чем гордиться!

Но как могли бы вы веровать, вы, размалеванные – вы образы всего, во что некогда веровали!

Вы – ходячее опровержение самой веры, и обрывки всяких мыслей. Существа эфемерные: так называю я вас, выразители действительности!