Сто два года - страница 4

Чтение 5, чистописание – 2. Это были мои неизменные отметки. Ни первую, ни вторую невозможно было изменить, как ни старайся. Мама сокрушалась по поводу моих перманентных двоек, зато фрау Фрайтаг, хозяйка виллы, меня хвалила, потому что по немецкой школьной системе двойка вовсе не двойка, а самая настоящая четверка, а единица – вообще пятерка. Правда, старушка немного удивлялась тому, что мои каракули столь высоко оценивались русскими учителями.

Возил нас в школу и из школы на машине (на «Крайслере», между прочим) папин шофер Макс, далеко, куда-то под Берлин. Школа располагалась в очень красивом замке, принадлежавшем до нас какому-то немецкому барону. Неплохо там пожил этот барон! Не пошел бы на нас войной, может быть, и сейчас там жил!

Мне, маленькой девочке, из той «немецкой» жизни запомнились наши поездки на клубничные поля и в черешневые рощи, где для нас, победителей, немцы собирали корзины отборных ягод и приносили к машине. Я помню чувство неловкости, которое при этом испытывала. А ягодам была рада, я ведь даже не знала тогда, как они растут, и что они вообще есть на свете, и что бывает так вкусно. Откуда мне было это знать?!

А наши поездки в «западную зону»!

Берлин, как известно, в 1945 году был разделен между победителями на четыре части (зоны). Для русских женщин самой желанной была поездка в американскую зону. Там быстро привели улицы в порядок, отремонтировали дороги, дома, открыли большие, нарядные магазины с множеством товаров. По улицам разъезжали «виллисы» с американскими полицейскими в белых шлемах, при виде которых все автомобили притормаживали. Обгонять полицию не то чтобы запрещалось, но никто не обгонял во избежание неприятностей, всяких там проверок документов, задержаний и пр.

Часто машина «с белыми шлемами» медленно ехала прямо перед нами, полицейские, обернувшись, рассматривали мою маму, смеялись, причмокивали, говорили что-то на своем американском языке, и все это должно было выражать восхищение молодой, красивой женщиной, ехавшей с двумя девочками. Я теперь их понимаю.

Так она тогда выглядела.

Конечно, все на нее заглядывались.

Жаль, фотографии неважные, очень уж старые.

Это все, что удалось с ними сделать.

Мама была очень хороша собой: яркая блондинка с большими голубыми глазами, красиво одета, ухожена и совсем не плохо воспитана. Держала себя с достоинством, принимала восхищение как должное, то есть не реагировала, и тем еще больше разжигала любопытство и желание разглядывать ее.

Наконец, насмотревшись, полицейский джип сворачивал. Мы могли ехать дальше, по магазинам, где маму частенько ожидали сюрпризы. Например, на входе в магазин американцы устанавливали под полом мощный вентилятор, юбки у женщин поднимались, а что уж, можно было там разглядеть, что называется, каждый раз по-разному, у кого что. У мамы всегда все было в порядке, красивое белье, купленное у тех же американцев, стройные ноги в модных чулках и туфлях на каблуках. А они, конечно, хотели увидеть рейтузы с резинками, которые тогда носили все советские женщины, похохотать, поиздеваться. Но не тут-то было! Только не над Аней, Анной Петровной, нашей мамой и папиной женой! Она, зная про эти шутки, спокойно стояла с поднятыми юбками и ждала, когда выключат вентилятор, потом также спокойно брала нас за руки и медленно шла по магазину. Просто молодец! Она и потом часто вела себя так по жизни в критических ситуациях. Спокойно, с достоинством, как немногие.