Сто два года - страница 5

Моя мама из Винницы. Там она родилась и жила до замужества. Там родила Иру и, уезжая к мужу в Москву, просила родителей отпустить с ней младшую сестренку. Не отпустили. Еще не было никакой войны, еще никто не мог себе представить, что случится с городом Винница и ее жителями с приходом немцев. Мамины родители – местная интеллигенция. Бабушка – стоматолог, дедушка – бухгалтер высокого класса, известный всему городу.

Немцы, как только оккупировали город, всех евреев отправили в гетто. Дедушка хотел спрятать жену и дочь и мог это сделать. Но бабушка считала немцев нацией культурной и верила, что ничего плохого они им не сделают, скоро домой отпустят. Взяла дочку, нехитрые пожитки и пошла. Ненадолго же. Деда практичные немцы использовали, как бухгалтера.

Всех жителей гетто уничтожили зверски. Очень скоро. Дед сошел с ума и тоже умер.

Можно себе представить, как моя мама ненавидела фашистов! Что чувствовала, когда в Германию приехала? Что пережила? Но именно она не захотела, чтобы стариков, хозяев виллы, где мы жили, выгнали из дома. Не умела и не хотела ненавидеть, понимала: старики не виноваты, хоть и вырастили сына гестаповца.

Этот они, мамины погибшие самые родные люди.

Осталась жить только она.

На фото мама – в центре, наверху.

На папу своего как похожа, да?!

Советская родная власть тоже постаралась.

В расправе над маминой семьей фашистам не уступила, а уничтожила лучших ее представителей. Убила. Их было три брата и сестра – мамина мама, моя бабушка. Бабушка, вы знаете, погибла в гетто. Один брат работал с Якиром. Оба расстреляны. Второй брат, мамин дядя Юзек, был секретарем одного из киевских райкомов партии. Расстрелян. Третий брат, дядя Дима – ответственный работник угольной промышленности, – семнадцать лет провел в советских концлагерях. Вернулся больной с большим горбом на спине и… замолчал навсегда. Никогда, никто не услышал от него ни одного слова о его жизни в лагере. И было в этом молчании столько ненависти, что никто и не решался что-то у него спросить. Не понимаю, как он с этим жил! И как моя мама жила?! Не девочка уже, чтобы совсем ничего не понимать. Как же она пережила все это?! Бедная моя мама.

Несколько дней назад я получила письмо из Израиля.

Мамочка, дорогая моя! Смотри. Больше 70 лет прошло с тех пор, как не стало твоих близких. Теперь весь цивилизованный мир может об этом ужасе знать, увидеть фотографии этих удивительно красивых людей (я посылала в Израиль). Твои дети, внуки, правнуки могут поехать в Израиль, постоять в скорбном зале памяти мориального комплекса холокоста. Я уже была и опять поеду. Слава Богу, имена наших погибших близких увековечены еще при моей жизни, я успела им поклониться. Теперь и ты знаешь.

Моя мама умела любить и прощать. И не прощать тоже умела. Каждый человек имеет право не прощать. Отцу прощала всё. Но пусть только кто-нибудь попробует сказать о нем плохое слово! Не простит никогда.

Как-то, уже в Москве, мы всей семьей ехали в трамвае по Пятницкой улице, где жили, на Серпуховку, к друзьям встречать Новый год. Мы стояли вчетвером на задней площадке, трамвай был полон. На маме шубка из норковых лапок, из-под нее – длинное платье из мягкой ткани с люрексом, красно-вишневое. И лаковые туфли на каблуке. Весь трамвай ее рассматривает. Еще бы! Кто тогда, после войны, так одевался?! Да, и хороша очень.