– Эк! А чего ж они не идут поубивать нас?
– Этого я и сам не знаю. В принципе, по моим подсчётам мы уже должны быть мертвы или, как минимум в плену, – приободрившись, лепетал Невейн. – Надо посмотреть, что за бардак там творится на этот раз…
И он высунулся в одно из каменных окошек, проделанных архитектором по имени Время.
– Ладно уж, придётся взять на веру. Но ты мне объясни всё потолковее… потом. Когда у меня будет побольше вина, чем осталось сейчас в моём отощавшем бурдюке. Чтоб понять такое, понадобится три таких, не меньше. Так ряса говорит.
– Если мы выживем, добрый монах, у тебя будет вдоволь вина на всю твою – дай бог долгую – жизнь.
– Спасибо за щедрость, мой дорогой мальчик! Она греет мою грешную душу в час испытания.
Отвратительная симфония воплей на подступах к часовне сменилась чем-то невообразимым. Однажды Невейн видел картину, изображающую конец света, где посланные божеством всадники мучили и терзали людей: сейчас ему казалось, что та картина ожила, и её жуткие краски… зазвучали.
Понадобилось несколько секунд, чтобы осмыслить то, что там творилось, и рассмотреть за пеленой летящих кровавых брызг воина, охваченного небывалой яростью. Он узнал его по доспехам, хотя их сверкающая поверхность быстро алела. Своего самого старшего брата, Ариануина.
Так, наверное, могло бы выглядеть в древности божество войны, если бы скульптор искал натуру для композиции, запечатлевшей в камне злость и неистовство. Трудно было поверить, что там, снаружи бьётся его дорогой брат, Ари, добрый и отважный человек. Но видя врага и несправедливость, бесчинство сильных над слабыми, он терял самообладание, мудрость и крупицы милосердия. Ничто не могло его остановить, он не единожды бросался в такие авантюры, где храбрость граничила с безумством и беспечностью, таящими в себе равнодушие к очевидному поражению, леденящее кровь. Одному из таких случаев Невейн был свидетелем, оно не могло не пугать мальчишку. Он никак не мог найти себе место, зная, что таится под покровом безмятежности, как будто пропитавшей самый облик Ариануина, но на деле такой обманчивой. Этот покой был рождён глубочайшим презрением к смерти, и никто не мог понять, как наследный принц пришел к такому убеждению. Иногда Невейну казалось, что слова Ари не поспевают за его порывами, что он лишь оболочка для таинственной и злой силы, воспламеняющейся гневом от малейшей искры; что они лишь перчатка на какой-то разящей мстительной руке.
По тропинке приближался на лошадях отряд стражи в помощь Ариануину, но тот управился со своим делом куда быстрее, чем они добрались до часовни. Огромный двуручный меч вращался в его руках, словно тростинка, и, казалось, его сияющая поверхность покрылась ржавчиной в эти несколько секунд.
С врагами было покончено.
Не вложив меча в ножны, наследный принц направился в часовню. Невейн вздрогнул. Мозг его, не привыкший к стратегическому решению проблем, лихорадочно заработал, ища ответ на, вероятно, древнейший вопрос человечества, бесчисленное количество раз возникавший в одном и том же неизменном виде, – что делать?
Уверения в дружбе к раненому созданию, которое спасло его, едва не погибнув, не помогут. Он никогда не умел быть убедительным на словах. Они решат, что младший принц в духе своего мягкого характера поддался милосердию и снисхождению. Увы, они к этому привыкли. А значит, её допросят. Если Ариануин вообще не зарубит её на месте, приняв за врага.
