В комнате стоял гробовой, абсолютный молчание. Даже дыхание казалось преступно громким. Витька чувствовал, как его ладони стали ледяными и мокрыми. Он боялся пошевелиться.
«Похоронили ее быстро. Как-то буднично и страшно. Гроб закрытый. Соседи крестились, боязливо поглядывая на него. Санька и Лидка остались одни в пустой, пропитанной тем сладковато-гнилостным запахом квартире. Тоска и страх сжимали горло, как ледяные клещи. Они пытались жить. Санька ходил в школу, Лидка сидела дома, боясь выйти. Но ночи… ночи были самыми страшными. Тишина в квартире давила, как камень. И казалось, что из маминой комнаты все еще доносится тот ужасный запах…».
Голос Сашки снова зазвучал громче, но теперь в нем появились зловещие нотки, предвещающие беду.
«Прошло три ночи после похорон. Санька не мог уснуть. Ворочался на своей кровати, глядя в потолок, где лунный свет рисовал причудливые тени. И вдруг… Он услышал. Четко. Ясно. Сквозь глухую ночную тишину доносился голос. Мамин голос! Тот самый, ласковый, теплый, каким он был до появления пятна. "Санька… Санюшка…" – звал он. Откуда? Санька сел на кровати, сердце бешено заколотилось. Голос был не в квартире. Он доносился… с улицы. Оттуда… "Санька… сынок… Иди сюда… Иди ко мне…"».
Сашка замолчал. В тишине спальни каждый мог представить этот зов. Ласковый, манящий, родной… и невероятно страшный в своем неестественном появлении. Кто-то из младших тихо вскрикнул.
«Санька вскочил. Обещание? Какое обещание? Это же мама зовет! Настоящая мама! Такая, какой он ее помнил! Не та страшная тень с красным лицом. Радость, дикая, необъяснимая, смешалась со страхом и затопила его. Он накинул куртку на пижаму, босиком подбежал к окну. Голос звал. Твердо, настойчиво. "Сюда, Санька… Сюда…" И он понял – голос зовет его на кладбище. Туда, где они похоронили маму. "Мама жива! – пронеслось в его горячей голове. – Она зовет! Надо идти!" Обещание? Оно разлетелось, как дым. Он тихо открыл входную дверь (скрипнула она страшно громко!) и выскользнул в темный подъезд, а оттуда – на пустынную, залитую тусклым светом фонарей ночную улицу».
Сашка описал путь Саньки по спящему городу: тени, казалось, шевелились за каждым углом, фонари мигали, как больные глаза, ветер шелестел прошлогодней листвой, и этот шелест был похож на злобный шепот. Слышен был только его собственный топот босых ног по холодному асфальту и этот голос, все зовущий и зовущий, становясь все отчетливее по мере приближения к кладбищенским воротам.
«Кладбище. Высокие, почерневшие от времени ворота были приоткрыты. Как будто ждали. За ними – море черных крестов, обелисков, скрюченных деревьев с голыми ветвями, похожими на костлявые руки. И тишина. Мертвая тишина. Голос мамы звучал теперь откуда-то из самой глубины. "Сюда, сынок… Я здесь…" Санька, дрожа всем телом, но движимый дикой надеждой, шагнул за ворота. Лунный свет падал косо, выхватывая из мрака то надгробный камень с ангелом, у которого отбито лицо, то черный провал свежей могилы. Он шел по узкой дорожке, спотыкаясь о корни, чувствуя, как холодная земля прилипает к босым ступням. "Мама? Где ты?" – крикнул он, и его голос, тонкий, испуганный, разнесся эхом по могилам, заставив вздрогнуть даже сову на старой березе. И вдруг… голос стих. Полная тишина. Санька остановился как вкопанный. Он огляделся. Никого. Только могилы да тишина, давящая, как свинец. И тогда он понял. Ужас, ледяной и окончательный, схватил его за горло. Он обернулся, чтобы бежать… Но из-за большого мраморного памятника, где была высечена чья-то улыбающаяся фотография, шагнула… Она».
