В голосе Сашки появилась странная, лихорадочная надежда, смешанная с ужасом.
«И Лидка, маленькая, хрупкая Лидка, которую все считали трусихой, сделала это. Она не думала. Она действовала. С криком, в котором смешались и отчаяние, и ярость, и бесконечная любовь, она бросилась вперед и вцепилась руками в края той ужасной, пульсирующей красной маски! Она схватила ее и дернула изо всех своих детских сил!»
Сашка вскрикнул, имитируя отчаянный рывок Лидки. Кто-то на кровати ахнул.
«И… случилось невероятное. Маска… отошла! Она не была пришита, не была приклеена… но она держалась, как живая. И когда Лидка рванула, раздался звук… Звук, похожий на то, как отдирают пластырь от раны, только в тысячу раз громче и страшнее. Хлюпающий, рвущийся звук. И маска… отделилась! Лидка держала в руках эту скользкую, теплую, ужасную красную тряпку, которая билась, как пойманная рыба! А перед ней… стояла ее мама. Настоящая! Без страшного пятна! Лицо ее было бледным, изможденным, но чистым! Глаза, полные слез и невероятного облегчения, смотрели на дочь с такой любовью, что Лидка забыла обо всем на свете. "Мама!" – закричала она, роняя омерзительную маску на землю. Мама улыбнулась. Слабой, но самой прекрасной на свете улыбкой. Она наклонилась, нежно поцеловала Лидку в лоб. Поцелуй был прохладным, как ветерок. "Спасибо, доченька… Ты освободила меня…" – прошептала она. Потом выпрямилась. В ее глазах светились покой и бесконечная грусть. "Береги себя…" – сказала она и… начала таять. Буквально. Как дым на ветру. Ее фигура в белом стала прозрачной, затем совсем исчезла. Осталась только Лидка, стоящая у свежей могилы в лунном свете, и та… красная маска, лежащая у ее ног на холодной земле».
В комнате повисло тягостное молчание. Казалось, все выдохнули. Но Сашка не закончил. Его голос снова стал низким, леденящим, возвращая слушателей к настоящему кошмару.
«Лидка стояла, ошеломленная, глядя на то место, где только что была мама. Радость и горе смешались в ней. Мама свободна! Но… где Санька? Она оглянулась. Кладбище было пустым. Только могилы да лунный свет. Она опустила глаза… на красную маску. Она лежала на земле. Неподвижная. Казалось, безжизненная. Но вдруг… она шевельнулась. Словно дохлая рыба. Лидка отшатнулась. Маска снова дернулась. Потом… медленно, как паук, поползла. Поползла прямо к ее ногам! Лидка в ужасе отпрыгнула. Маска остановилась. И вдруг… подпрыгнула! Высоко! Прямо к ее лицу! Лидка вскрикнула и зажмурилась, отмахиваясь руками. Но было поздно. Она почувствовала прикосновение. Холодное, липкое, невыносимо мерзкое. Маска прилипла к ее лицу! Не просто упала – впилась! Как будто миллионы крошечных щупалец впились в ее кожу! Лидка заорала. Диким, нечеловеческим криком, полным боли и ужаса. Она пыталась оторвать ее, царапая собственное лицо, но маска держалась мертвой хваткой. Она чувствовала, как эта гадость пульсирует, растет, покрывая ее щеки, лоб, подбородок… Заполняя все! Голос ее пресекся. Мир перед глазами стал красным. Багровым. А потом… наступила странная тишина. И пустота. Боль ушла. Страх… тоже куда-то делся. Осталось только странное, ледяное спокойствие. И… желание. Желание идти. Идти в ночь. Искать… кого-то».
Сашкин голос опустился до зловещего, окончательного шепота:
«И вот с тех самых пор, по ночам, в разных городах, на пустынных улицах, в темных переулках, люди иногда видят… Девочку. Маленькую, хрупкую. В легком платьице. Босую. Она не спеша бредет по тротуару. А на ее лице… Горит. Пульсирует. Светится в темноте… Красная Маска. Гладкая, страшная, живая. И если она встретит одинокого прохожего… она останавливается. Поворачивает к нему это свое ужасное, багровое лицо. И смотрит. Просто смотрит. И тот, на кого она посмотрит… он слышит голос. Ласковый, теплый, родной голос своей матери… зовущий его в темноту. Туда, откуда нет возврата».
