Страшные истории на ночь - страница 9

Последние слова Сашки повисли в воздухе, как ядовитый туман. В комнате не было слышно ни дыхания, ни шелеста. Казалось, все живое замерло, парализованное ужасом. Витька лежал, не смея пошевельнуться, представляя эту маленькую фигурку с пылающим лицом, бредущую где-то в ночи. Вдруг совсем рядом, из-под кровати, громко, невыносимо громко в тишине, скрипнула половица.

Звонкий, пронзительный, не терпящий возражений звук пионерского горна ворвался в предрассветную синеву спальни пятого отряда. Он разрезал остатки снов, заставляя сердца учащенно биться еще до того, как сознание полностью проснулось. Тра-та-та! Тра-та-та! Подъем!

Витька Морозов вздрогнул, едва не сбросив очки с тумбочки. Вчерашняя ночь, страшный голос Сашки, леденящая история о Красной Маске – все это навалилось на него тяжелым, липким комом. Он открыл глаза, уставившись в потолок, где уже не было лунных бликов, а лишь бледный, размытый рассвет. Сосновая хвоя за окном рисовала резные тени на побелке. В комнате стоял сонный гул: кто-то кряхтел, кто-то зевал, кто-то безуспешно натягивал простыню на себя, как на щит от неизбежного дня. И только в углу у окна Сашка Горбатенко уже сидел на своей койке, свесив ноги, и с деловитым видом завязывал шнурки на потрепанных кедах. Его лицо было свежим, глаза блестели без тени вчерашнего мрака – будто и не он часа назад нашептывал ужасы из бездны.

«Встаем, спящие красавицы! – гаркнул он бодро, хлопая ладонью по панцирной сетке соседней кровати. – Горн трубит, линейка ждет! Кто последний встал – тот чистит картошку и моет унитазы в наказание!»

Витька поспешно сполз с кровати. Холодный линолеум обжег босые ступни. Воздух, еще прохладный, пахнул сосной и морем, но вчерашний страх сидел где-то глубоко внутри, как заноза. Он украдкой посмотрел на Сашку. Тот, поймав его взгляд, лукаво подмигнул: «Ну что, очкарик, выспался? Или маска снилась?» Витька покраснел и отвернулся, торопливо натягивая пионерскую рубашку, накрахмаленную до хруста. Рубашка казалась ему сегодня особенно неудобной, колючей.

Зарядка проходила на еще прохладной площадке перед корпусом «Сосна». Вожатый Андрей, в белоснежной рубашке и спортивных штанах, с энтузиазмом, граничащим с фанатизмом, орал команды: «Наклоны! Раз-два! Приседания! Глубже! Руки в стороны! Дышим!» Ребята, сонные и недовольные, вяло повторяли движения. Сашка выкладывался на все сто, его прыжки «ноги вместе – ноги врозь» были почти акробатическими. Витька же чувствовал себя деревянной куклой. Каждое приседание отзывалось тяжестью в ногах, каждое «потянулись вверх!» напоминало о том, как он вжимался в кровать прошлой ночью. Запах нагревающегося асфальта, хвои и моря смешивался с запахом детского пота. Пионерские галстуки, алые язычки пламени, уже начинали липнуть к шеям.

«На линейку, шагом марш!» – скомандовал Андрей, сверкнув белоснежной улыбкой. Отряд, кое-как выстроившись в шеренгу, засеменил к центральному плацу.

Плац «Орленка» – сердце лагеря. Широкая асфальтированная площадка, обрамленная стройными кипарисами, упиралась в парадное крыльцо с колоннами, где висел огромный портрет улыбающегося вождя. Уже выстраивались другие отряды, галдеж стоял невообразимый. Звонкие голоса вожатых пытались перекричать этот гул: «Первый, равняйсь!», «Третий, смирно!», «Четвертый, не толкаться!». На крыльце, под портретом, стоял сам товарищ Борисов, начальник лагеря. Полноватый, с багровым лицом и неизменным мегафоном в руке. Рядом с ним – старшая вожатая Маргарита Павловна, женщина с острым взглядом и идеально уложенной строгой прической, чей вид заставлял даже самых отчаянных пионеров подтягиваться.