Стражи Арктиды - страница 61

Очнулся внезапно, подстегнуло тревогой. Волной отбросило назад, за расщелину. Скалы наблюдали за ним угрюмо и равнодушно. Раскис, слюнтяй! – сжал загубник до терпкого сока из резины. Крови не видел? А-а, то была не твоя кровь и даже не человечья – рыбья. Вроде собрался с духом, но тут холодком затревожилось иное – где ружье с генератором? Выпало? Зачем грести, через часа четыре прибьет к берегу.

Руку заколотило, немел бок, стягивало стылостью правую сторону лица. Прислушался к ногам – ноги работают, только вялые. Посмотрел на руку и… вместе с рукой к подбрюшью была прижата стрела, ружье выпало, но висело далеко внизу на шелковом канатике. Чего же он сразу не догадался накрутить все пять метров линя на руку?

Мамка поддразнивала: «Алкид, Алк… Так тебя почему-то назвал отец, когда впервые увидел. Уж больно крепенький и сильный ты был, детдомовец. Крепышонок, не обижайся. Алкид – это настоящее, при рождении, имя Геракла. Я, бывало, плачу, приговариваю: „Вот ты, Алкидка, подрастешь и покажешь им всем. Крепыш мой…“ А что, – вскидывала глаза вверх, – если там Бог – пусть даст тебе силу и отважное сердце».

Ему повезло. Мамка у него была – самое доброе в мире существо. Когда умом вспоминал, что он приемный сын, становилось неуютно и стыдно.

В полубреду видит себя Крепышом, удерживает картинку, потому что это как колодец с живой водой, дающий силу. Вот он напротив скалы в открытом море попал в стаю сарганов. Вкусная рыба, мясо от кости какое-то зеленоватое, фосфорится. Стрелял, стрелял, но сетка была пуста. Верткий змеевидный сарган с острым, как шило, зубастым ртом легко уходил от тройника, и вся стая бросалась на стрелу. Один, почти метровый, подошел совсем близко, он видел – попал! Саргана пронесло стрелой, но тот, изогнувшись, гибкой лентой поплыл себе дальше и увел за собой всю стаю.

Почти у самого берега, в разломе небольшого моховика увидел «свадьбу». Подкрался… Самка, не спеша, тихонько зашла за моховик и замерла. Всего метр глубины, у самого берега. Какое зрелище! Живое серебро рядом. Затихает, волнуется, затихает… Жизнь! Один самец положил на спину самки голову, а другой, покружившись, прилег рядом и тыкался мордочкой, обдавая плавниками, словно обнимая. Крепыш обогнул моховик, самка – к нему хвостом – затихшая, медленная такая, с большим животом. Тройник чуть сверху смотрел прямо в голову, в полуметре.

Он так и не выстрелил. Жалко…

Вышел из воды, бросил ружье и полез на склон. Карабкаясь на выступы по старому размыву, хватаясь за пучки высохшей травы, подымался выше и выше. Лез к большому камню, который привалился к отвесной скале, образовав как бы вход в пещерку. Там у входа рос большой можжевельник с ветвями по камню, из щели раздавалось частое «к-ва, к-ва». Всего с десяток метров осталось, но выше – гладкая стена, вся в каких-то дырочках, и только под отвесной стеной змеится небольшая ложбинка, сухие стебли колышутся. Ползком, пожалуй, можно перебраться, а спуститься от можжевельника вниз по другой стороне, там даже кустарники кое-где имеются. Влип… Вытер холодный пот, но присутствие духа не терял. Потер царапину на животе, осторожно присел, потом лег и, стараясь глядеть только в скалу, а не вниз, как ящерица завихлял по каменной выемке над стометровым обрывом. Добрался на одном вдохе, прижался к камню спиной и тяжело задышал, закрыв глаза. Горячий камень стал подпекать, отодвинулся и посмотрел на море: не плывет ли батя? Ох и задаст, когда увидит на такой высоте. Прижался к камню грудью, дальше высунул голову. Кто тут кричал? Так это же кеклики! В пещерке обосновались… Вот заполз, горных куропаток видит, это они словно лягушки кричат. Дымково-серенькие, с просветлением около шейки, такие непугливые… Начал перебираться к можжевельнику, кеклики, смешно двигая хвостами из стороны в сторону, побежали по склону. А две птицы остались, лишь тревожно дергались. Приблизился, замирая, и увидел: лапки зажаты петлей. Взял в руки бьющуюся куропатку, освободил ножку, выпустил. Прихрамывая, помогая крылом, птица чуть пробежала с криком, тяжело хлопая крыльями, взлетела.