Читать онлайн Артем Стрелец - Стрежень 2. Бессмертные

Тихие коридоры впитывали каждый её шаг, каждый едва уловимый звук, будто сами стены учились слушать. Она шла медленно, широко, уверенно, никого не боясь. Здесь всё было… знакомо. Неуютно, но родно. Она будто возвращалась не просто в место, а в себя.

Это здание всегда тянуло её. Она хотела вернуться сюда, остаться, раствориться в пыли и тенях. Хотела домой. Но каждый раз – будто что-то, неуловимое, мистическое, почти запретное – отталкивало её. Как будто само место отказывалось её принимать.

Но сейчас – она дошла. Добралась. И теперь стояла посреди коридора, глядя в приоткрытые, покрытые вековой пылью двери. За ними – тьма. Нерешительная, но живая. Она чувствовала, как помещение дышит.

Она искала. Не знала, что именно – но чувствовала: там что-то было. Что-то, что могло сделать её… целой. Что-то, что всплывало в обрывках сна: стерильные белые маски, чужие лица, лампы под потолком. Тонкие голоса, обещающие, что всё будет хорошо. Руки, держащие её слишком крепко.

И тогда она поняла – она уже была здесь.

Именно здесь она впервые проснулась. Не как человек, а как то, чем стала. Здесь впервые открыла глаза, не помня ни имени, ни боли, только холодные взгляды за стеклом, и капли, медленно падающие в вену.

Они всегда говорили, что так будет лучше – для неё, для всех, для мира, который она ещё не понимала. И она верила. Всегда верила, с той наивной ясностью, что бывает только у тех, кто не знает, что такое ложь. Даже теперь, сквозь забытые годы и стертые воспоминания, она всё ещё продолжала верить, цепляясь за эту веру, как за обрывок ткани, уцелевший после пожара. Она искала их – не разумом, а чем-то глубже, чем память: кожей, обострённым чутьём, дыханием, уловленным в неподвижном воздухе, следами присутствия, которые логика не фиксировала, но которые были.

В тот последний раз, когда она проснулась в холодной комнате, их уже не было. Они исчезли так внезапно, как будто никогда и не существовали. Только на миг, на самой границе между сном и паникой, она успела разглядеть чью-то тень – несколько пар глаз, испуганных, почти детских, смотрели на неё из-за белых масок. Эти лица скрывались в проёме двери, а через мгновение исчезли, оставив в её размытом сознании лишь смутный отпечаток.

Лица забылись – время стёрло черты, но глаза остались. И в этих глазах был страх. Но не тот страх, который испытываешь перед неизвестностью или перед чудовищем за углом. Это был другой страх – направленный внутрь, к ней, к той, кем она была.

И она чувствовала это – не вдруг, а с самого начала, с той самой первой минуты осознания. Даже тогда, когда лежала беспомощной, связанной, тихой, не способной ни говорить, ни думать, она уже знала: боятся не того, что произойдёт, а того, кем она может стать.

И всё же, несмотря на это, несмотря на холод этих взглядов, она продолжала искать их, будто потерявшийся ребёнок, упрямо бредущий по лесу в надежде найти мать или дом. Потому что они были её родными – или, по крайней мере, ей хотелось в это верить. А может, потому, что без них она оставалась чем-то недосказанным, незавершённым.

Но почему же тогда они смотрели на неё с таким ужасом? Почему прятались? Почему исчезли, словно боялись даже её присутствия?

Именно тогда ремни вдруг ослабли. Без предупреждения, без объяснения – как будто нечто само решило, что она больше не представляет угрозы. Она встала и вышла. Просто ушла – сквозь тишину, сквозь тревожный свет тусклых ламп, туда, где, как ей казалось, могли быть родные.

Она шла не понимая, что происходит за пределами стен. Мир, в который она вышла, был чужим, искажённым, будто покрытым плёнкой чужой воли. Она не знала, что такое «жить» в этом мире, но чувствовала, что должна идти. Должна искать. Хоть кого-то.

И каждый раз, когда происходило что-то ужасное, когда она терялась или попадала в размытые, невозможные ситуации, её спасали. Они приходили. Её друзья. Те, кого она никогда не звала по именам, но знала всем нутром. Стоило только захотеть, или просто подумать, позволить мыслям дрогнуть в нужную сторону – и они появлялись. Сначала в шорохах. Потом в тенях. А потом – рядом. Они всегда были рядом. Они были её помощниками. И её щитом.

Они приходили всегда – безмолвные, верные, как отражение её воли, не требующие слов, лишь намёка, мысли, импульса. Это происходило каждый раз, кроме одного. В тот раз они не услышали её, не отозвались на зов, и шаги, прозвучавшие в темноте, принадлежали совсем другим.

Тогда пришёл он.

С первого взгляда в нём чувствовалась чуждость. Он был не таким, как остальные: ни похожим на тех, кого она знала, ни тем более на тех, кого когда-либо звала. В его присутствии ощущалась иная природа – как будто он возник не здесь, а проник из другого слоя реальности, из трещины между мирами. Он был надломлен, испачкан, но при этом оставался живым. Его взгляд не искал спасения, не стремился к ней как к центру; в нём жила тревога, плотная, вязкая, искренняя. Это не был страх, внушённый системой, не инстинктивная реакция на угрозу, не паника перед неизвестным – он боялся потому, что чувствовал, и именно это делало его другим.

Он не растворялся в ней, как прочие. Не подчинялся. Не становился частью механизма. И, возможно, именно в этом и заключалась его ценность.

Она не могла позволить себе потерять его. Не могла думать о нём как об ошибке или случайности. Он не был одним из. И потому – он был нужен.

И когда он спал, уязвимый и молчаливый, почти забытый, она наклонилась над ним и приказала своим – тем, что слышат без слов. Приказала сделать его похожим на остальных.

Теперь он шёл за ней, ломая всё на своём пути – не по злобе, не по умыслу, а как будто просто не замечая преград. Осколки плитки, гниющие коридоры, облупленные косяки – всё рассыпалось под его шагами, когда он медленно, тяжело тянулся за ней сквозь тёмные коридоры старого, мёртвого здания. Он оставлял за собой уродливый след – не кровь, не грязь, а присутствие, вязкое, липкое, будто само пространство гнулось под его весом.

Она же шла впереди, с осторожной решимостью оглядываясь по сторонам, как будто стараясь узнать, почувствовать, вспомнить. Она вела его туда, где когда-то впервые пришла в себя – в то крыло клиники, где больничный свет впервые отразился в её глазах, и первые слова ещё не имели смысла.

Он следовал за ней медленно. Не как человек. Как будто его вела нить – тугая, прозрачная, натянутая между их телами, между их сущностями. Руки его свисали бессильно, живот вздулся, округлился, будто в нём что-то жило отдельно. Он шёл тяжело, наклоняясь, как будто каждый шаг давался всё труднее.

Что-то было не так. Он отличался от остальных. Те, кто приходили по её зову, двигались иначе – чётко, цельно, без сомнений. А он… он страдал. Ему с каждым днём становилось всё хуже. Его походка замедлялась, движения становились вязкими, плотными, как будто тело наполнялось чем-то чужим.

Она не понимала, почему с ним всё иначе. Все, кто окружал её, были одинаково лёгкими, гибкими, подвижными – почти невесомыми, слаженными, словно рождёнными из одного дыхания. Они никогда не вызывали тревоги, не требовали внимания. Просто были. Просто жили рядом с ней, растворяясь в тенях, ожидая нового зова.

А он – нет.

Он почти не двигался. Не жаловался, не просил, но его тело, раздутого, тяжёлого, словно наполненного чужим воздухом изнутри, всё реже и реже позволяло ему идти за ней. Он не говорил, но она чувствовала, как трудно ему становится. Она всё чаще просила, чтобы ему принесли пищу – не потому что он нуждался, а потому что иначе он не ел бы вовсе.

С каждым днём он всё больше расплывался в себе, оседал, утяжелялся, как будто изнутри накапливалось что-то, что он не мог – или не хотел – выразить.

И всё же… сегодня она решила отпустить его. Показать. Провести туда, где всё началось.

Это должно было ему понравиться.Она не знала, что он почувствует, не знала, поймёт ли. Но надеялась.

Она подошла к знакомой развилке, почти не задумываясь свернула влево, но тут же замерла, медленно отступая, как будто что-то в её памяти шевельнулось, всплыло – забытый жест, запах, отражение. Сделав шаг назад, она вдруг резко повернула направо, к шахте старого лифта.

Двери были перекошены, изогнуты, как рёбра мёртвого зверя, и пройти внутрь, в тёмную шахту, было бы несложно – для неё. Узкое, пыльное пространство манило тем, кто легко сгибается, кто тонок, как шорох, кто может исчезнуть между стен. Но он… он был иным. Его невозможно было провести туда без усилия, без риска. Его тело давно перестало быть податливым.

Она обернулась. Сзади, с громким, вялым звуком, в коридор выползла его грудная клетка, расползаясь по полу, как мешок с распаренным мясом. Он с трудом втянул за собой остальное, тяжело перекатываясь с боку на бок.

– Давай, наверное, по лестнице? Что скажешь? – голос её был почти детский, лёгкий, как будто она пыталась сделать вид, что ничего страшного не происходит.

Он промычал что-то, расправляя угол рта, из которого сочился вязкий, тёмный звук. Тело его покачивалось, словно он пытался удержать равновесие, но сам уже не знал, где вверх.

– Я тоже думаю, так тебе будет легче, – сказала она, и на этот раз голос её дрогнул. Не от страха. От жалости.

Он не ответил. Только посмотрел на неё. Долго. Сухо. Без слов. Его глаза… они уже почти не были его. Но в глубине всё ещё светился отблеск – света.

Она первая ступила на лестницу, пыльную, крошась под каждым шагом. Проверяя её прочность, словно проверяя – выдержит ли всё это их путь.

– Пойдём, – сказала она, почти шёпотом, но достаточно громко, чтобы он услышал.

Он поднялся, хотя она не помнила, чтобы он садился. Просто был рядом – а потом стал стоять. Его движения не походили на привычные жесты тела: они словно складывались из чужих форм, собирались изнутри, как всплывающие с глубины фрагменты чего-то, что не умеет быть человеком. Он двинулся за ней, послушно, шаг в шаг, как всегда – медленно, глухо, будто волоча за собой самого себя.

Лестница, хоть и целая в основном, местами проваливалась – плиты осыпались, оголённый бетон осыпал пылью стены. Она старалась держаться рядом, помогая ему, то за руку, то за плечо, не чтобы поддержать – чтобы направить, чтобы не дать уйти в один из этих провалов, которые как будто ждали его.

Так они и двигались: она – как тень прежней себя, он – как нарастающее эхо.

Когда они добрались до двери, она остановилась. Перед ними возвышалась массивная, металлическая створка, чёрная, как дно колодца. На ней сохранилась надпись: "ОПАСНО. НЕ ВХОДИТЬ." Буквы были стёрты временем, но всё ещё угрожали.

Дверь оказалась приоткрытой. Она лишь слегка подтолкнула её, и та с шипением поддалась, выпуская наружу застоявшийся воздух – влажный, пыльный, с привкусом железа и старой краски. Повернувшись к нему, она сделала шаг внутрь, словно приглашая.

– Вот и всё, – произнесла она с тихой радостью, раскинув руки, словно впуская в себя забвение. – Мы дома.

Помещение внутри было огромным, гулким, наполненным слоистой пылью. Где-то на потолке мерцали аварийные лампы – их тусклое свечение не рассеивало тьму, но обнажало очертания: ржавые койки, приборы, опрокинутые столы, чьи-то старые записи, покрытые жёлтыми пятнами.

Хватало света, чтобы видеть, куда ступаешь. Но недостаточно, чтобы увидеть всё.