Стрингер - страница 3

– Та ни, я и нэ чув, що така горилка продаеться! И нэ разу нэ бачив!..

– Ладно, хрен с ним. То есть с тобой. Может, в вашем «колгоспи» и не продаётся, а в Сумах – точно есть. Я сам же пил, что ж я – врать буду? На поминках этого… Фамилия на твою похожа… Может, родственник. Нет, не Буряк, но точно, что есть ассоциации… Довгочхун или как там – а! Нэпыйвода. Или – Нэпыйводка. Точно! Мыколой звали, как и тебя. Вот почему – ассоциации, извини за матерное слово. Но, ты слышь, вдруг матушка пришлёт или передаст с оказией – ты нам свистни. «Смэрть москалям» – она вроде хлебного первача, только запах сивухи куда-то подевался. Но местный колорит – чувствуется: выпьешь – и заспивать охота. А кто ж на похоронах поёт! Чисто хохляцкий смертельный напиток!.. Провокационный. Выпьешь, а потом вдруг как заспиваешь «Нэсэ Галя воду, коромысло гнэться…» – и смерти ждёшь: пришьют – и, вроде, за дело: не пой на похоронах… Колись по полной программе: у вас бендеровцы, говорят, до сих пор поезда под откос пускают? «Нэхай квиточки повьянуть, абы кулэмэт нэ заржавив» – так, что ли? «Бэрэжить, хлопци, лис: вин нам ще сгодыться!»

– Ни, у нас бэндэры нэ бувало. Цэ у западэньцев – ото там може буты…

– Ну, ладно, давай за то, чтоб ты к мамке живой вернулся…

Придя в казарму, возбуждённый Буряк сел за письмо. Письмо получилось тёплым и проникновенным. Он скорбел, что мало пожил на «цьом свити», но уж коль выпал жребий и от судьбы не уйдёшь, то простите все, кого обидел. Распорядился личными вещами – кому что отдать после его смерти, попрощался с роднёй поимённо. Заодно попросил матушку, если будет такая возможность, прислать в резиновой грелке (в стеклянной таре нельзя!) – «скильки влизэ» – водки под названием «Смэрть москалям!»: не себе, а москалям, гарним хлопцям, що йёго, Мыколу, дуже шанують…

После отбоя он шёпотом поделился страшной новостью с одним из земляков – Володькой Гриценко, сообщил, что на всякий случай накропал прощальное письмо на родину и посоветовал ему сделать то же самое. Гриценко не поверил в столярную байку и послал дружка в то место, откуда он выкатился на свет Божий, и посоветовал письмо не отправлять.

Но наутро старшина, проверив тумбочки новобранцев, обнаружил злополучное послание «смертника» и передал его замполиту роты, тот – выше. Через три дня, когда полк был почти укомплектован, объявили общее построение на плацу. Замполит, получив слово, стал говорить о позорных слухах, которые «циркулируют у гнилой гражданской срэде» и порочат нашу родную Советскую армию и славные Воздушно-десантные войска в частности. И что некоторые несознательные военнослужащие подогревают эти слухи и дают почву для порождения новых, «невдобно сказать, но очень даже глупых вымыслов».

– …Вот письмо одного новобранца, – продолжил замполит. – Я специально не называю его имени, потому шо это неважно хто. Поскольку я сам украинец, то перэведу вам з листа, – и начал читать.

Пожалуй, ни один записной юморист не слышал такого благодарного отклика веселья. Рёв смеха, стоны и вопли стояли над широким плацем. Выждав очередную паузу, замполит с серьёзным видом продолжал читать:

– «…Новые дьжинсы мои отдай Вадику – они ему будуть как раз. Валерке не отдавай, потому шо я помню, как он на меня дражнился за эти самые дьжинсы, шо это – польский «самопал». Да Валерка уряд ли в их и влезет. Ему, мамо, лучше отдай магнитохфон «Весна», я там перэпаял чотыре транзистора и он теперь грает чище. Нехай слушает и вспоминает меня, м-м-м… так сказать, горемычного». И дальше, товарищи гвардейцы, в таком же духе! Про гробы и тры процента вы вже слышали. И ведь шоб такое намолоть, надо ж обладать какой хфантазией! – закончил замполит почти восхищённо. И прибавил, чуть снизив голос: – Цэ ж не просто дурна скотына!..