Плотность горячего воздуха между нами становится осязаемой, напряжение растёт. Лачо медленно приближается, становится ко мне впритык. Он не трогает меня руками, но касается телом. Я чувствую жар, идущий от его мышц, и головокружительный запах полыни с нотками мёда.
Раздаётся короткий щелчок...
Свет луны играет на лезвие выкидного ножа.
— А поможет? Если я прикачу с букетом из тысячи роз, ты разве ко мне выйдешь? Или если спою под окном, откроешь? — рвано выцеживает он сквозь стиснутые зубы, пока я холодею, не вникая в смысл, не понимая, к чему он ведёт. — А если поздороваюсь перед твоими друзьями? Ты хотя бы ответишь? — говорит и сам же себе отвечает: — Нет. Сделаешь вид, что я пустое место. Поэтому не задавай тупых вопросов. Иди, помойся и приведи себя в порядок. Нам пора.
Он одним уверенным движением перерезает верёвку и отступает на шаг. Едва испытав облегчение, что горло мне резать всё же не будут, возмущённо смотрю на Лачо снизу вверх. Так это он такую альтернативу выбрал ухаживаниям? Украсть, связать, нагнуть и отыметь?! Ещё вопрос, кому из нас корона жмёт.
Нет, может это такой цыганский ритуал, где девушку сперва вывозят на пустырь, затем насилуют, а потом ставят перед фактом, что, дескать, осчастливили... Но даже если так, то Лачо сильно просчитался с выбором. Надо бы ему, кстати, об этом как-нибудь намекнуть. Потом.
А пока с опаской ныряю в озеро. Вода успела прогреться за день и выглядит чистой.
Лачо, скрестив руки на груди, следит за мной немым надзирателем, на миг не выпуская из вида. Тянуть не вижу смысла. Быстро смываю с себя пыль и его семя, возвращаюсь на берег. Надеваю обратно бельё, лосины, топ, обуваю кроссовки. Пока завязываю шнурки, стараюсь не думать, что стою перед ним практически на коленях. Опять.
— У тебя очень красивое имя, Злата. Золотая...
Я запрокидываю голову и на миг забываю, что умею дышать. Он смотрит на меня так… одержимо. Чёрные глаза блестят, желваки играют на смуглом лице, тонкие ноздри хищно вздрагивают. Это не та красота, к какой я привыкла. Она дикая, сжигающая вены адреналином, пугающая.
— У нас дареное золото считается дороже купленного, — негромко продолжает он. — Подари мне свою покорность, и я буду беречь тебя как зеницу ока.
Это и есть оно? То самое хвалёное красноречие. Цыганский гипноз.
Я не могу пошевелиться. Ни рта раскрыть, ни оттолкнуть. Вообще ничего не могу. Лачо сам дёргает меня наверх. Впивается мне в губы жёстко, страстно, не оставляя шанса увернуться, отнимая волю... И так же резко отстраняется.
— А если нет? — я на грани истерики, потому что ни о чём таком и вправду речи быть не может.
Отец меня проклянёт.
С одной стороны, семья, которая никогда не допустит такой мезальянс, а с другой — слово цыгана, верить которому вообще нет причин. Как по мне, так он просто хочет потешить своё самолюбие, такая птичка попала в его сети…
Это ужасно. Просто ужасно.
И тут Лачо едва заметно ведёт уголком губ. Выражение глаз меняется, в них то же сумасшедшее пламя, но уже холодное, пугающее. Будто бы он прекрасно видит, что я отчаянно силюсь сообразить, как себя вести, чтобы ответить отказом.
— Либо я тебя берегу, либо становлюсь надзирателем. Третьего не дано, — предупреждение в его ровном голосе застревает в ушах как эхо выстрела. А заденет тот или пройдёт по касательной, зависит только от меня.
— Можно мне твою куртку? Вода холодная... — Опускаю взгляд, надеясь, что по глазам он читать не умеет. Я не знаю, что ещё придумать, но другого шанса боюсь, просто не будет!
