Читать онлайн Евгений Часовенный - Стройбат

Отбой объявили уже часа полтора назад, но сон не шел, да и салабоны  отрабатывающие свои «наряды вне очереди», что-то слишком громко топали, бегая с ведрами и тряпками туда – сюда по центральному проходу казармы. На соседней койке заворочался Лёха Листов – мой лучший кореш, с которым мы, вот уже больше полутора лет, вместе несли все тяготы военной службы: в одной роте, взводе, отделении, и даже на губе. Да и работали мы в одном, в арматурном, цехе Череповецкого завода железобетонных изделий и конструкций (ЖБИК – как его называли сокращённо). Наша третья рота трудилась на этом заводе вместе с гражданскими работниками, и мы в начале службы даже не понимали, как нам повезло в этом. В Череповце, в семидесятые годы прошлого века, было  огромное количество заводов и фабрик, но рабочих на них катастрофически не хватало: мигрантов тогда не завозили, а дефицит кадров пытались решать с помощью военно-строительных отрядов, которые в просторечии назывались стройбатом и базировались на окраине города Череповца, в местечке с милым названием  Ясная Поляна. Привозили и осуждённых судом к «стройкам народного хозяйства», или, опять же по народному – на «химию», и в Череповце таких химиков было очень много.

Перед очередной демобилизацией в частях появлялись вербовщики с разных предприятий города, которые пытались заманить к себе на работу будущих дембелей, суля им «молочные реки с кисельными берегами». Охраной окружающей среды, в те годы сильно не заморачивались, и в небе над городом всегда висело огромное серо-буро-малиновое облако от постоянно дымивших труб металлургического комбината, числом тринадцать, которые зимой окрашивали снег в совершенно невероятные комбинации цветов, а летом не давали жителям не только выходить на балконы, но даже открывать окна и форточки. В начале нашей службы в городе находилось только три стройбата:  782 ВСО, 730, и  наш – 135.  А в 1977 году, когда служба у нас перевалила на вторую половину – в славный город Череповец, стали  дополнительно перебазировать двадцать пять военно-строительных частей со всех концов нашей необъятной Родины, И увидев ребят из этих отрядов, пообщавшись с ними – мы поняли, что работать на стройке в глухой тайге или в дикой степи, и на заводе в городе – это, как говорится – «две большие разницы». У нас, на личные счета начисляли неплохую зарплату, наравне с трудившимися бок о бок с нами гражданскими работниками: удерживая, правда, за питание и обмундирование. Поэтому, большинство демобилизующихся воинов из нашей части уходили на дембель с довольно приличной суммой денег, которой, по приезду домой, хватало одеться – обуться и погулять, не прося на это денег у родителей и родственников. А прибывшие сюда служивые из новых  отрядов, по внешнему виду напоминали военнопленных, одетых в драные и заштопанные солдатские фуфайки, и за душой имели только  долги, которые им, по уходу на дембель, Родина великодушно прощала.

– Пойдём-ка, Профессор, покурим. Один чёрт не спишь! – сказал Лёха и стал одеваться. Я тоже встал, сунул ноги в сапоги и мы, прихватив по дороге бушлаты из раздевалки, вышли на улицу. В курилке сидел Серёга Резвый, младший сержант и командир отделения из второго взвода, дежуривший в этот день по роте.

– Слушай, Серый, ты чего сегодня звереешь? Салабоны летают с ведрами и тряпками с таким топотом, что заснуть невозможно! Хорошо ещё, что воскресенье завтра и на работу не надо – зевнув, сказал я.

-А литовца – салагу почему гонять взялся? он уже дышит через раз, сильно так тебе насолил что ли? – спросил Лёха, прикурив сигарету и присев рядом с ним.

– нужен он мне! это Ромка его гоняет – ответил Серый, выбросив в урну свой окурок. Ромкой, чтобы не ломать язык, мы по простому звали сержанта с нашего  призыва Ромуальдаса Домашевичуса, который тоже был командиром отделения, высоким и здоровущим чистокровным литовцем

– Да ладно! с какого это перепою он так земляка гонять начал? – спросил я Серёгу

– черт его знает, я как-то и не догнал даже – а ведь точно! – задумался он. Как и везде в армии, за редкими исключениями, земляков у нас старались поддерживать, и особо в обиду не давали.

– Ладно, потом узнаем, пойдём на боковую, салаги уже закончили.

Прошла ещё пара недель нашей службы и как-то вечером, после ужина, я вдруг увидел сидящих в своём проходе между койками всех шестерых литовцев с нашего призыва, о чём – то оживлённо беседующих. Между ними, по стойке смирно, стоял их молодой земляк, которого Ромка Домашевичус гонял недавно после отбоя. Я уселся поудобнее на табурете перед телевизором, слушая какой-то концерт, но краем глаза поглядывая на эту компанию. Каждый из них, что-то очень эмоционально выговаривал этому бедолаге, иногда сопровождая, видимо для убедительности, свою речь подзатыльником или резким ударом по корпусу. И когда тот, после окончания  «беседы», был отпущен и, получив напутственный пинок, быстро потрусил к выходу, я не выдержал и поднявшись со своего места, подошел к их теплой компании.

–Лабас вакарас! (добрый вечер), братья лесные! Вся банда, значит, в сборе! Сидим рядком – говорим ладком?

– И тебе вечер добрый, Профессор! – заулыбались они. Мы все были с одного призыва: «деды», отслужившие вместе уже больше полутора лет, прошедшие «Крым и рым», дедовщину, самоволки и гаупвахты, и отношения со всеми у меня были хорошие. Мне было интересно общаться с ними, я даже сам выучил за время службы несколько десятков слов на литовском и, иногда, вворачивал их к месту и не к месту. Особенно прикольно было смотреть на реакцию недавно пришедших в роту молодых литовцев, когда я выдавал им что-нибудь на их родном языке, типа

– ну-ка подойди сюда сынок! – и они пытались понять – земляк я им или нет.

– Что это вы земляка своего так гнобите? Извините за любопытство, дело не моё, конечно, но первый раз у вас такое вижу. Как в кино, когда   «лесные братья» местного коммуниста на своём хуторе после войны пытают! – они заржали всей компанией, а когда немного успокоились, заговорил Ричардас Вилькявичус, которого, из-за его невероятного сходства с Полом Маккартни, сначала так и прозвали, но быстро сократили это длинное прозвище до Макара, что тоже, на волне тогдашней популярности «Машины времени», оказалось в тему.

– Вот смотри Саня, он действительно наш земляк с Литвы, с Вильнюса. И национальность у него – литовец, так в военном билете проставлено, мы проверили. И имя с фамилией у него тоже литовские – Гедиминас Паулаускас.

– и что? – спросил я его, ничего не понимая.

– а то, что он, сука, литовского языка не знает! Мы всё понимаем: многие литовцы выросли и живут в России, понятно, что не знают – не с кем им там было по литовски разговаривать. Опять же, был бы он русским с Литвы, а таких у нас тоже много, ничего предъявлять бы не стали, хотя у меня в Каунасе друзья русские есть – так некоторые из них лучше меня по литовски разговоривают. Ты и то по литовски ругаешься так, что салабоны наши тебя больше нас боятся. Но он-то литовец, который родился, вырос и всю жизнь прожил в Литве, и папа у него литовец! Английский с немецким он, козёл, знает, русский тоже, а родной – нет! – и немного успокоившись, закончил:

-Ну ничего, он у нас через пару месяцев без акцента говорить будет!

Честно говоря, у меня тоже такое в голове не укладывалось и, посмотрев на Ричарда и остальных, подытожил:

– как говорил один великий человек:

– нельзя жить в обществе и быть свободным от общества! – и добавив:

– ученье свет, а неучёность чуть свет на работу! – пошел в курилку. Не знаю точно, через какое время этот литовец, не помнящий родства, научился говоритьть на своём родном языке

– но думаю, что скоро – парни были настроены серьёзно и, честно говоря, я тогда их понял!

Уже после армии я рассказал эту историю одному очень эрудированному человеку, который совсем не удивился и объяснил, что такое вполне могло быть в те советские годы не только в Литве. По существующей тогда практике – первые секретари коммунистической партии в союзных республиках, даже районные и городские – назначались из лиц коренной национальности, а вот вторыми секретарями всегда были русские, и неизвестно ещё кто из них фактически был первым, а кто вторым. И все семьи этой элиты жили в своём мирке: их дети в быту говорили по русски, так как и жёны у многих начальников были русские. В спецшколах они изучали английский и немецкий, и особой нужды, да и желания изучать местный язык, у советских детей-мажоров не было. Но то, что этот парень попал в армию, да ещё и в стройбат, говорит о том, что его папа вылетел из обоймы, а сам он был не слишком большого ума. Хотя что только в жизни не бывает!

Союз нерушимый.

Рота запела гимн. Я стоял прислонившись спиной к двухъярусной кровати, изо всех сил стараясь не заржать. Картина перед глазами была достойна кисти Сальвадора Дали: все четыре взвода нашей третьей роты были выстроены в проходе казармы на вечернюю поверку, лицом к ним стоял замполит роты прапорщик Степанов, а рядом с гитарой, сплошь оклеенной картинками полуобнажённых красоток, Вилюс Виршулис – литовец с нашего призыва, музыкант – гитарист высшей категории, игравший на ней гимн Союза Советских Социалистических Республик. Все стоящие в строю воины держали в руках листочки с «новым» текстом старого гимна, сочиненные тем же автором, который просто убрал из него упоминания про товарища Сталина, добавил что-то о строительстве коммунизма и даже обошелся без соавтора, с которым сочинил его в 1944 году. После 20 съезда партии гимн СССР петь перестали и торжественная музыка Александрова по радио утром и вечером, и при награждении наших спортсменов – звучала без слов. А в сентябре 1977 года гимн снова озвучили и приказ об исполнении его всем личным составом на праздничных мероприятиях поступил во все воинские части. Вот и пришлось замполитам срочно распечатывать текст на пишущих машинках (ввиду отсутствия в те годы ксероксов и принтеров) и раздавать их солдатам на репетициях. Наш замполит, дежуря сегодня по роте, решил совместить эти два важных дела в одно и уже минут тридцать проводил репетицию с личным составом роты под гитару Вилюса, так как петь гимн «акапелло» с таким коллективом, было бы ещё смешнее. Может быть курсанты военных училищ, президентский полк или воины из ансамблей песни и пляски и выглядели бы нормально в такой ситуации, но стоящие в строю с листочками, и громко орущие что-то про светлое будущее советского народа военные строители, которым, как писал в своём донесении в центр американский шпион – «даже оружие не доверяют, потому что это такие звери!» – выглядели просто уморительно. У меня перед глазами стояла сцена из фильма Шукшина «Калина красная» – когда там зэки поют песню «Вечерний звон». Наконец к замполиту подошёл дежурный сержант и показав на часы напомнил, что хотя гимн – дело святое, но отбой никто не отменял. Степанов кивнул головой, прошелся вдоль строя собирая листочки с текстом и двинувшись в сторону кабинета командира роты, сказал проходя мимо: – Петровский, зайди ко мне!

Я взял с кровати общую тетрадь с заданиями по математике и обходя смешно суетящихся молодых воинов, пытающихся уложиться в 45 секунд после команды: – отбой! – зашел в кабинет. Прапорщик Степанов был из рабочих, активным членом КПСС и рекомендованный парткомом части на вакантную должность замполита роты, имея всего 8 классов образования, дал обещание комбату Иванову в этом году заочно поступить в строительный техникум, оправдать высокое доверие начальства и приложить все силы к учёбе и службе. Услышав, что меня, иногда, называют Студентом, так как я успел перед призывом около года проучиться в институте – он попросил позаниматься с ним и помочь в подготовке к экзаменам. На первом году службы это было даже неплохо: свободного времени у молодых оставалось мало – после приезда с работы, чтобы «служба мёдом не казалась» и солдаты дурью не маялись, всегда находилась работа: уборка казармы и территории, дежурство на кухне, строевая подготовка и ещё многое, что придумывал старшина роты прапорщик Таргонский, командиры взводов, и сержанты – деды. Да и самому мне было интересно вспомнить что-то из школьной программы, так как после неизбежного дембеля, были всё-таки планы восстановиться в институте. И когда, после нескольких месяцев наших занятий, наступил торжественный момент – и замполит с первого раза успешно сдавший экзамены и поступивший на заочное отделение Вологодского строительного техникума, чему он был несказанно рад, предложил из благодарности за помощь, но с дальним прицелом, назначить меня командиром отделения и даже комсоргом роты. Я вежливо отказывался от таких его щедрот понимая, что просто так ничего не бывает: замполиту нужны свои доверенные люди и источники информации о жизни в роте, что меня совершенно не устраивало. Со своим упрямым характером и разгильдяйством, я успел уже не один раз серьёзно нарушить дисциплину, и даже побывать на гарнизонной гаупвахте, куда попасть на первом году службы было не так-то просто: воспитание «борзых» салабонов проводилось в роте, где старшина и сержанты старались сами поставить их на путь истины не вынося «сор из избы», чтобы не портить роте и части результаты в социалистическом соревновании. Методы воспитания варьировались от «нарядов вне очереди» после отбоя, пахоты в столовой и на территории, простого, но действенного физического воздействия – до пребывания в камерах «временно задержанных» – двух бетонных коробок на проходной части, с железными дверьми, но без окон, нар и даже радиаторов отопления. На бетонный пол камеры выплёскивались несколько вёдер воды и ночевать там даже летом, мягко говоря – здоровья не прибавляло. Но Степанов всё-таки надеялся, что его беседы дадут свои плоды и, с помощью «кнута и пряника», выйдет из меня его надёжный помощник в деле укрепления дисциплины в роте и полезный информатор, а по простому – стукач, которых у настоящего замполита должно быть много. Но когда моя служба перевалила на второй год – в звании «борзого черпака» чувствовал я себя вполне неплохо.