– Петровичу приказать?
– Старая крыса он. Собак отравил, мерзопакостник. Начал на дыбе интересное рассказывать, – Михалыч потоптался, собирая вещи с собой. – А ты, Руслан, сходи в пыточную к Филиппу, запиши наговоры старика. А то опять все перепутают.
– Слушайте, Филипп же внук Рябоконя старшего? Он за отца и за Керчь нам не мстит?
– За отца не мстит. У старого Рябоконя дочка была от молодой жены. Это ее сын, – Михалыч тяжело, с отдышкой поднялся по лестнице.
– Как я и говорил: красивая женщина из некрасивой истории, – резюмировал Сергей после ухода старика.
– Он здесь сколько лет мотается! Уже ноги наверх не тянут. У него этих историй вагон и маленькая тележка.
33
Морозным утром снарядили широкие грузовые сани для тел нападавших, которых решили хоронить в старых торфяных копанках. Для своих новопреставленных выделили обоз походных саней, с которых сняли резные утепленные будки. Михалыч вышел попрощаться с погибшими в заполненный народом двор. Пар от дыхания людей и лошадей превратился в туман, из которого были слышны всхлипы и рыдания. Монах, согнав с крыльца своих юных подопечных, прочитал разрешительную молитву о прощении грехов погибших и всех трижды перекрестил. Потом терпеливо ждал, пока родственники прощались с новопреставленными. Снял свой остывший крест, подошел к ближним саням и еще раз трижды перекрестил каждого усопшего. Задержался у главного конюха, приобняв его рыдающую вдову и Еську, за ночь повзрослевшего сына. Наконец Филипп дал команду дальним возницам. Захрипели лошади, заскрипели сани, и бабы опять тошно завыли. Вслед за похоронным обозом толпа пошла на кладбище.
В студенном холле с распахнутыми настежь дверями мужики ладили столы и лавки. Михалыч дал короткие указания нетерпеливым бабам, мечущимся с кувшинами и казанами меж столов, и поднялся наверх. В коридоре у малой печки Лешка строгал своим кинжалом щепу. Руслан сидел рядом, задумчиво рассматривая в замерзшем окошечке кусочек голубого неба. Сергей вскочил с единственного кресла, уступая его хозяину. Михалыч сел, вытянул длинные ноги ближе к теплу и начал их растирать.
– А печку Петрович сложил. Царствие ему небесное. “Грудкой” ее называл. Она греет мою комнату и Лешкину. В ней тогда жила княгиня. Они приехали в такие же морозы. Ольга и Свенельд сопровождали князя Игоря. – Монах протянул озябшие руки погреться. – Князь в дороге сильно простудился, и мы разместили его в самой большой комнате. Так что, Сережа, ты девиц таскаешь на царскую кровать. Можешь перед ними хвастаться.
– Спасибо, мне после этих двух надо здоровье восстановить.
– Жар у Игоря сильный был. – Монах отстраненно смотрел на пляски пламени в печи. – Ольга и вся родня от него не отходили. Отвары, примочки. Меня не слушали. А ему все хуже и хуже. На третий день мысли нехорошие посещать меня стали. Если помрет, сожжёт Свенельд нас вместе с телом князя в ладье. Ночью, когда все от усталости уснули, убедил княгиню отвезти его в Саркофаг.
– А кто отвозил?
– Да робот-слизняк у меня есть. Батарейка у него давно разрядилась, нужно новую вставить. Он мне раньше много помогал, и князя тогда привез в мою комнату, но тут на Ольгу что-то нашло! Приказывает мне: «Лезь сам». Попробовал я ее отговорить – бесполезно! Ей, видно, тоже погребальная ладья примерещилась. Что делать? Вернули князя на место, чтобы родня не всполошилась, а я разделся и в Саркофаг. Очнулся я уже на своей кровати. Она меня оттирала от геля. Слезы крупные и почему-то горячие на меня капали. Короче, не удержались мы.
