Сергей разволновался, отхлебнул из фляжки и дернул носом.
– Ночью случайно его нашла мать в этой будке за мертвой собакой и на руках понесла к близкой Волге.
– Я не помню свою мать, – Лешка растер ладонью капнувшую на скамью слезу. – И нет у меня семейных историй, а они, оказывается, не всегда добрые. Так она до родственников добралась?
– У свекрови на следующий год она родила второго сына. Когда ее муж в сорок седьмом вернулся к родителям из плена, он не хотел признавать дитя своим и всю жизнь называл его Краутом.
– Это «фриц» по-американски, – пояснил Лешка Руслану, натирая свои раскрасневшиеся, выпученные глаза.
– Это прозвище хуже, чем «фриц». И всю жизнь парня попрекал: «Ты мелкий, жилистый, не в нашу породу!»
– Ну и что? – вступился Руслан. – Моя прапрабабка рожала и до войны, и в оккупации, и после. До и после были носатыми и с татарскими скулами, а дети войны получились цыганистыми и курносыми. Она долго еще жила. Чуть до сотни лет не дотянула. Ее в старости повзрослевшие внуки доканывали: «Понимаем, война была. От кого рожала? Признайся!».
– И?
– Молчала, как партизанка на допросе. А потом у внуков пошли правнуки. Цыганистые и скуластые вперемешку. И мне достались и азиатские скулы, и кирпатенький нос. Жили предки на черноземах, а южнорусские степи всегда были проходным двором. Народ там понамешался, как дворняжки в Москве!
– Моя мать заканчивала эту историю в другой плоскости, – Сергей серьезными серыми глазами посмотрел на опечаленных собеседников. – Если коротко, то этот “фриц” вырос, работал в горячих цехах и на вредных производствах, а у нас этих вонючих заводов в городе хватало. Женился. К удивлению, на поволжской немке. Ютились семьей по заводским общагам. Он успел заделать двух пацанов, но заболел туберкулезом. Жена ушла, а потом и вовсе уехала в Германию. Сыновей пришлось отдать в Суворовское училище. И они, будучи русскими военными пенсионерами и “фрицами” по происхождению, добровольцами сгинули в следующей войне России. Уже в нашем веке.
– Ты про российско-украинскую полувойну?
– О ней. Тут воюем, тут не воюем. Там рыбу заворачиваем, а здесь газ качаем за деньги или спецназ пускаем бесплатно…
Руслан открыл заслонку, отодвинул кочергой прогоревшие дрова в сторону и заложил новые. Все долго смотрели на подлизывающийся к поленьям огонь. Робот неожиданно дернулся, жалостливо запикал и затих.
– А вы чего ни с того ни с сего о прабабках судачить стали? – удивился Алексей. – То про родителей толком ничего не могли рассказать, а то войны начали вспоминать.
Старшие товарищи обожгли друг друга укоряющими взглядами и резко засобирались по делам. Сергей залил из закипевшего ковшика воду в кувшин.
– Пойду отваром Михалыча отпаивать.
– А я схожу за торфом на ночь, – Подхватился Руслан. – Петрович, конечно, был гадом и предателем, но без него дюже хлопотно стало.
– Петрович был шпионом и диверсантом. А служил всю жизнь княгине, пока мы его на дыбе не замучили, – Лешка погладил чуть просветлевшего робота. – Так что он был кем угодно, но не предателем.
***
Руслан нещадно топил маленькую грудку торфом. Печь ворчала с подвыванием, а иногда с коротким тоненьким писком. Сергей вместе с роботом подключал термопанели через старый самопальный коммутатор. Лешка кормил измученного болезнью Михалыча.
– Давай, вливай, не стесняйся! – подбадривал паренька монах. – Мне в Саркофаге силы нужны.
