Пани Лиза не сдавалась, она даже грубила и пыталась угрожать. Такого Шмеля вынести уже не мог, он машинально вытирал рукой появляющиеся на глазах слезы и выскакивающую из носа мокроту, а сознание толкало на применение грубой мужской силы. Пани Лиза взвизгнула, и ее рука нечаянно оказалась на ухе бедного еврея. Шмеля сник, из глаз текли слезы, которых он уже не вытирал, только хныкал, как убитый горем человек. Все изменилось, когда начали разлетаться брошенные на пол червонцы. Руки еврея проворно их поднимали, и он тут же мысленно их подсчитывал. Подняв последний червонец, Шмеля грязно выругался: сумма явно не дотягивала до его мечты.
Не меньшее разочарование ожидало Шмелю и у Еси, который заявил:
– Можешь ничего не говорить, уже все известно!
Не мог он поверить этим словам и молча ушел. Вторая встреча двух евреев прошла в более дружеской обстановке и завершилась на приемлемых условиях.
Спустя некоторое время в любом обозе, который двигался в сторону земель московских князей, непременно были повозки с поклажей, а то и тарантасы с семьями евреев.
Посторонний человек, наблюдая за кардиналом Каудильо, безучастно сидевшим в кресле и устремившим взгляд на свои тонкие длинные пальцы, мог бы подумать, что тот дремлет или совершает никому не ведомую молитву. На самом деле кардинал вспоминал состоявшийся накануне разговор с понтификом. Такие аудиенции, безо всякого предупреждения о теме разговора, происходили нечасто, они заставляли Каудильо сильно напрягаться и забирали много сил. На этот раз после приветствий понтифик, опустив глаза, смиренно сложил перед собой переплетенные пальцы рук и монотонным голосом, словно разговаривая сам с собой или читая проповедь, неожиданно заговорил о пастырях и пастве. Каудильо, подавшись всем корпусом вперед и вытянув шею, внимал каждому слову папы, пытаясь вникнуть в суть и понять, к чему они произносятся. Он еще не входил в тот заветный круг доверенных лиц, которые посвящались в надвигающиеся события и могли влиять на их ход. В некоторые моменты круг расширялся, и Каудильо оказывался в нем. По-видимому, такой момент наступил, и поэтому случилась эта аудиенция.
Каудильо в бытность епископом имел тесные связи с иезуитами различных монастырей и орденов, благодаря которым и стал кардиналом. Налаживанию отношений с иезуитами помог случай. В молодые годы, приняв сан пресвитера, Каудильо совершал таинство исповеди молодой жены знатного горожанина, который покровительствовал монастырю Ордена иезуитов. Она пришла с маленьким сынишкой, за которым присматривала ее прислуга, и, каясь в своих грехах, призналась, что ее сын зачат от иезуита из монастыря, который был тогда еще совсем юношей. Он домогался ее все эти годы, а сейчас охладел к ней. Она грешна, достойна самой суровой кары, но и тот иезуит тоже грешен. А муж ее благочестивый человек, но она от него не может иметь детей, так как он повредил детородный орган. Она готова указать на того иезуита.
Слушая взволнованный голос молодой женщины, Каудильо сам впал в волнение и произнес первые пришедшие на ум слова:
– Дитя мое, этот грешный человек заслуживает самой суровой Божьей кары, и он должен быть непременно уличен в своих грехах! Ты должна непременно мне сказать его имя.
Бедная женщина вдруг заплакала и сквозь слезы прошептала:
– Отец святой, пусть минет его кара Божья. Я грешница, я его совратила, он мне был очень по нраву, и я хотела иметь от него сыночка. – Она приподняла свою покрытую головку и заглянула в очи пресвитера. То был завораживающий и лукавый взгляд безгрешной матери, игривые искорки которого выдавали в нем блудницу.
