Тихон и председатель с саней поднялись почти одновременно, поздоровались, заговорили, словно давно знакомые и близкие люди, о погоде да и перешли на лошадей.
Председатель возьми и спроси:
– Слышал, дядька Тихон, у тебя кобыла хорошая есть, скоро должна жеребенка тебе принести. Нам в колхозный табун молодняк нужен, могли бы забрать его. Сейчас тяжело будет тебе его выкормить. А о цене договоримся.
Не ожидал Тихон такого поворота в разговоре, даже стушевался.
– Так как же у вас на конюшне его будут кормить без кобылы? Пропадет он, – нашелся с ответом.
– Можно и без кобылы выкормить, но тяжело. В армии на конезаводах выращивали. Так давай заберем сейчас у тебя, дядька, и кобылу, и будет это уже наша забота.
Замялся Тихон, как ему величать председателя; вспомнил первый сход, как тот представлялся перед жителями, и тут же ответил:
– Дай, Федор Кириллович, день-два мне подумать, с женой посоветоваться. Очень уж у нас кобыла породистая, не из наших она мест, из-за Дона, таких коней сейчас мало у кого осталось. Да и как в своем хозяйстве с одним конем управляться? Пахать надо парой коней, один устает быстро. Да вот беда: кормить их сейчас нечем, скажу по правде. Голодно в семье, да не одного у меня так. – Замолчал Тихон, изложив свое бедственное положение.
– Скажу тебе, дядька Тихон, так. Я по деревне каждый день езжу, вижу, как люди живут; и артельщикам сейчас легче, чем тебе: какую-никакую, а помощь государство артели оказывает, не безвозмездно, но оказывает. Кормить коней и коров у нас пока есть чем, и, думаю, перезимуем без падежа. Так что ты, дядька Тихон, подумай насчет кобылы.
И они разъехались. Через три дня Тихон на свой двор привез воз сена и большой кош3 половы4, а кобылу отвел на конюшню с уговором, что к концу лета вернут ее назад без жеребенка.
В ту ночь Антон проснулся от странного звука: с полатей, где спал отец, раздавались всхлипывания и шмыганья носом. Сон пропал: не было сомнения, что тата плакал. Слезы навернулись и у Антона. Скрипнула входная дверь, в хату вошла мать и тихо поставила ведро на стул. В хате царила гнетущая тишина. Антон ладонью вытер набежавшие слезы.
Тот воз сена и кош половы спасли хозяйство и принесли облегчение семье, и все, от мала до велика, с нетерпением ожидали весны.
…Тихон отработал у мироеда Прилепы последний день и ехал домой уставший, с сидевшей занозой мыслью о голоде в семье. Уже пошла расти крапива, собирали полевой щавель – из них можно было варить постный борщ, но что туда еще положить, если картошки и муки осталось всего ничего? Было и утешение: договаривались с жителями их улицы пасти стадо телят, овец и коз. Кроме обеда пастуху на каждый день за весь сезон полагалось полпуда зерна. Некоторые согласились отдавать по месяцам, и такой расклад устраивал Тихона, он рассчитывал к концу месяца получить зерна по крайней мере на посевную. Пастухами определялись Антон и старшая дочь Дарья, уже почти невеста и помощница не только в женских делах, но и в его мужских работах.
Воспоминания о дочери вернули ко времени, когда к ней задумал свататься сын Прилепы, а ей тогда исполнилось всего-то шестнадцать. Отказала она ему, против были и родители, хотя распирала их радость, что дочь уже почти взрослая. А тут на тебе, такая беда на людей навалилась, как раз в такую же пору.
Конь остановился сам, дальше было не проехать: через греблю перекатами переливалась вода, она собиралась у самого края уложенных бревен, образовывая волну, и та, чуть оползая назад, словно живое существо, с разбегу преодолевала возникшее препятствие. Тихон слез с телеги и, осторожно ступая, попытался стать на греблю, но тут же ноги увязли в болотной жиже. Он так и остался стоять в ней, наблюдая за перекатывающимися волнами, которые начал подгонять поднимающийся ветер. Так постоял он какое-то время, с озлоблением замахнулся, будто погоняя коня плеткой, и ударил по воде: стихия создавала предчувствие беды.
