Вот уже почти неделю шли непрерывные ливневые дожди, хотя до этого май радовал погодой и посевную удалось завершить быстро, с тайной надеждой на урожай. Буйно цвели сады, стали появляться дружные всходы зерновых; уже отчетливо были видны ряды пробивающейся картошки, которую с радостью взялся вначале бороновать, а затем и окучивать распашкой Антон. Он уже становился главным помощником отца.
После грозы майским субботним вечером Тихон отдыхал у лозового плетня с соседом Тимохом, не падким к работе, но острым на язык. Тот возьми и выскажись:
– Давно в наших краях уже голода не было, да и откуда ему взяться. Возьми нашу артель: всё до клочка земли засеяли, а погода какая стояла – только успевай засаживать. Только уж больно люди стали радоваться новому урожаю, словно дети конфеткам.
Тихон был единоличником, упоминание об артели воспринимал как упрек в свой адрес и тут же замыкался в себе, а на этот раз не сдержался:
– Ты, Тимох, каркаешь, как тот ворон, что на сосне в бору живет. Тебе что, беда нужна, мало наши люди настрадались?
– Да я что? Люди так говорят, что после большой радости беда может прийти, не дай бог, – оправдывался Тимох, а слова-то его полетели по селу, и свалилось горе, откуда не ждали.
Только началась косовица, как пошли эти дожди. У Тихона в государственном лесу была тайная делянка для покоса; только какая она тайная для сельчан? Там и другие жители с их улицы ставили не по одному стожку сена, договорившись с лесником. Конечно, не за так, а надо было отработать у него дня два-три, в зависимости от площади тайного покоса. Вот и питал Тихон надежду побывать там, а получалось – дорога через греблю размыта дождями. Имелся в те места и другой путь, да только ехать надо было больше дня. С тем и пришлось ему разворачивать коня и возвращаться с тяжелыми думами.
Выехал Тихон из леса и миновал три сосны, что стайкой росли у песчаного пригорка, и вдруг охватила его оторопь. С пригорка хорошо была видна их улица, но сейчас не она приковывала его взор, а водная гладь, которая простиралась слева аж до шляха, что вел в соседнюю деревню Дятлы, а справа – до глинной артели, где обжигали кирпич-сырец. Именно в тех местах были основные его посевы, и они оказались подтопленными.
Непроизвольно вырвались слова:
– Вот скажи, до чего ж вредный язык у Тимоха! Накаркал, прости Господи, так и правда голод может наступить. – Он снял картуз и перекрестился.
Неспокойно было на душе у Тихона. Казалось бы, дети подрастают, помощниками становятся, Дарья уже почти невеста. Хозяйство крепкое, только коней двое, не считая остальных; живи и радуйся, а радости особой-то и нет.
И все из-за этой сельхозартели. Как ни уговаривали его вступить в нее, он не соглашался ни в какую, приводя доводы, что он инвалид и будет обузой для артельщиков, не угнаться ему за здоровыми мужиками в работе. Поддерживал его в этом отец Макар. Из родни единоличниками остались только он да Федька, брат жены. Не мог Тихон представить жизнь без хозяйства, без земли, которую с таким трудом добывали родители, да и советская власть, спасибо, не обидела, наделила земелькой. Кое-что и сам сумел приобрести в неразберихе, которая творилась в уезде. Да и землемеры оказались падкими на угощение и выпивку, помогли увеличить наделы. Только зе́мли в здешних местах низкие и требуют много навоза, иначе урожая не жди. Правда, для скота здесь раздолье, пастбища хорошие. Получалось, отдай это все и надейся неизвестно на что? Не мог Тихон с таким раскладом согласиться. Уже третий год присматривался к делам в сельхозартели, а они, как ни крути, улучшались. Это-то и тревожило его душу.
