Начинало смеркаться; пора бы уже к месту отдыха прибиваться, да не слышно голоса старшего обоза.
– Я так скажу: куда наш князь пойдет, туда и я. Куда мне деться, какой-никакой, а притулок21 за ним есть. Насчет шляхты ты это верно сказал, не считают они нас за людей, – и Ян замолчал.
Позади послышался топот копыт, и мимо саней проскакали два всадника с криком:
– Давай пошевеливайся, версты через две будет ночлег!
Сгущались сумерки; причудливым у дороги становился лес, словно там притаились неведомые страшные злодеи, готовые в любой момент напасть и утащить в глухую чащу.
Ян, перекрестившись, произнес:
– Скорее бы, лошади уже подустали, – и замолчал.
Натужно дышат лошади, вторит им скрип полозьев. В такую минуту и говорить особо нет желания, но и молчание тяготит. Не выдержал Ян:
– Говорят, вера есть православная. Всё как у нас, и церкви те же, только подчиняются они католическому папе римскому. Но не католики они и не шляхта. Так сейчас княжеские слуги ведут разговоры, мол, может стоит ту веру принять, Бог-то один.
– Куда поп, туда и его приход потянется. В церковь-то ходить надо, а иначе безбожье будет, беда придет. Конечно, найдутся такие, что душу шляхте отдадут и в костел пойдут, – поддержал погонщика Антип.
Вдалеке послышался лай собак, веселее стали перебирать ногами уставшие лошади. Антип принялся разминать затекшие ноги. Все почувствовали приближение долгожданного жилья, где можно обогреться, поесть горячей пищи. Впереди была еще длинная дорога, многое ожидало – и разор, и буйные драки, и разбой, и долгие разговоры с Яном. И не раз Антипу вспоминалась Любаша.
В один из дней, словно угадав мысли напарника, завел Ян разговор:
– Как-то ты, Антип, сторонишься местных женщин, а они куда привабней польских паненок да и наших кабет22, да такие они веселые и без гонору. Ты же сильный мужик; по православному писанию служивому в походе даже в пост дозволяется любую пищу есть и женщину приголубить не возбраняется, в этом нет греха.
Молчит Антип. Вспоминаются ему Любаша и ее откровенный разговор. Не чувствует за собой греха, а что-то мешает ее забыть.
А Ян продолжает гнуть свою линию:
– Бывает, один так прикипит к своей жене, что никакие чары других кабет не привлекают его, и в семье их лад и порядок. А другой только отъехал от подворья своего, и уже петухом круги наворачивает вокруг приглянувшейся паненки. Возгорается в нем огонь, вот и тушит он его; а как же иначе, живой же человек. Вернется домой – жена ждет, и тоже в семье лад. Почитай, у нас обозники почти все такие, и никто их не осуждает. Жизнь, она идет без остановки.
Не поддержал Антип разговора на эту тему, не стал раскрываться перед Яном, только и произнес:
– Бог все видит.
Многое стерла в памяти дорога. Почему-то больше запомнились те события, где приходилось прикладывать свою силу, испытывать страх, где виделось недоброе, злое, обидное. А было и тайное, запретное, которое блуждало в темницах души и порой рвалось наружу, пытаясь освободиться, очиститься от скверны, боясь людского навета.
Антип пребывал в каком-то угаре: не замечал жены, меньше внимания уделял подворью и своему хозяйству. Потянулись было к нему дети – побудет он с ними минуту-другую, и надоедят они ему, просит их идти помогать маме. Старшая дочь, та вовсе сторонилась отца, взрослой уже себя считала. Зато стал он почитаем среди шляхтичей на хуторах. Да и так пошла о нем слава, что знается он со слугами князя и скоро станет богатым и знатным.
