Это у них, конечно, половое-гендерное стремление к отбору. Мужчины не так разборчивы. Когда я прихожу в магазин, я беру первое, что увижу, и быстро выпиваю или съедаю.
А тут от духов и лосьонов мне сделалось дурно.
Ко мне незаметно подрулила милая девушка, я не успел вовремя отскочить. Она сунула мне под нос не то бумажку, не то тряпочку, и прожурчала:
– Попробуйте настоящий мужской аромат…
Я шарахнулся от нее, как черт от ладана, и проскрежетал, что нахожусь здесь по принуждению.
…Светлый воскресный момент: сводил дочку на каток и понял, как все-таки хорошо быть писателем. Пригодилось.
Потому что за коньки хотели залог: либо полторы тысячи рублей, либо водительские права. Ни того, ни другого у меня не было, а паспорт не брали. И тогда я вытащил удостоверение Писателя, которое сразу же взяли, едва раскрыли и увидели там мою рожу.
Так что меня как Писателя прировняли к водителю, что повышает самооценку.
Я ощутил себя чем-то вроде доллара в его отношении к евро.
Любовь к отеческим гробам
Мне сломали диван.
Он разложился и не сложился.
Я изнасиловал его дополнительно, и он-таки сложился; я связал его шнуром от модема. Он превратился в люльку, жить в нем тяжело.
Пошел я с горя к родителям, мама они у меня и отчим.
А отчим и говорит:
– Да я завтра Славку увижу, он сделает… если в себе будет.
Дальше повисло молчание.
– Нет! – затрубила мама. – Ты не позовешь Славку!
Отчим, поедая щи, изображал невинное изумление:
– Да сделает!
– Нет!
Потом мама замолчала, надолго.
– Это какой же Славка? – спросила она зловещим голосом. – Это не тот ли Славка, что делал нам ящики для цветов?
Отчим захрюкал в тарелку.
– Ты представляешь! – сказала мне мама. – Этот Славка сделал мне вместо ящиков гробы! Мало того: он насыпал туда земли доверху и установил на подоконник! Когда надо наоборот!
А тут я и бумажечку нашел рекламную, затоптанную, где обещают починить все, так что надежды укрепились.
У товарища умер дед.
– Сочувствую, – говорю.
– Да-а, – говорит, – чего там. Разумно поступил. Башню уже снесло, говном кидался.
– Ну, тогда береги себя на поминках, – это я заботу проявил, потому что товарищ мой – человек увлекающийся.
– Поминки – дело неплохое. Потому что за столом всегда поначалу царит какая-то неловкость, а тут она объяснима.
Каждый раз я себе говорю: не пойду на выборы!
И постоянно иду.
Потому что по пути в магазин.
Вот, угрюмо зашел я сегодня на выборы, взял бумагу и брезгливо поставил крестик против самого слабого. Как всегда.
В вестибюле приготовили угощение: сосиски в тесте, похожие на мужские гениталии на выходе из проруби. Был и женский аналог: разноцветная пицца во всем многообразии болезнетворной флоры и фауны.
Вышел оттуда под музыку «Я с детства рос в трущобах городских».
Посмотрел я отечественный хоррор под названием «Мертвые дочери».
Не помню, писал ли я о разнице между американским и русским хоррором. Если да, то вот хороший повод повторить.
В американском хорроре все было бы замечательно и славно, когда бы не вот этот, который явился, приполз, прилетел, вылупился, народился. Но вот его раздавили, сожгли и взорвали; все обнимаются, и едет полиция.
Полиция всегда приезжает в конце, когда она уже никому не нужна. Это означает, что отныне, раз уж полиция, все будет хорошо.
В русском хорроре героям настолько тошно, что любая потусторонняя срань для них развлечение, и смерть тоже развлечение, какие-никакие эмоции.
