И, конечно, никакая милиция в конце не приезжает. Это было бы просто смешно, если бы в конце приехала милиция.
Тогда бы и начался настоящий хоррор.
В отечественных триллерах милиция всегда приезжает в начале, но дальше показывают сплошную неправду, поэтому хоррор на нашей почве не процветает.
Как печален и даже скорбен этот мир.
Смотрел в окно.
Пустынный двор, серые лужи, серое небо, холодная грязь.
И кричащее разноцветное пятно по центру.
Я присмотрелся: рекламный мужчина. На скамейке лежит что-то непонятное. Но вот он постоял, начал одеваться, и стало понятно. Это был костюм огромной сороки-белобоки. Втиснулся в туловище с хвостом. Надел голову со здоровенным желтым клювом и в желтой соломенной шляпе.
Бия крылами и озираясь клювом, побрел. Что-то предлагать. Что он может предложить?
Снова человек, переодетый сорокой.
Ему очень хорошо в моем дворе, и скоро он совьет здесь гнездо.
Он приходит теперь ежедневно, как к себе домой, снимает сорочье туловище, снимает сорочью голову в шляпе. Остается стоять в исполинских красно-синих лапах.
Окрестный люд привыкает, смелеет, подтягивается. Сорока приветлива и вся сияет. Сейчас она вступила в диалог с местным алкоголиком, который вызывает во мне хроническое изумление. Зимой и летом в шапочке и пальто, этот седовислоусый человек прохаживается по двору и спрашивает денег на боярышник. Я не понимаю, когда же он пьет и лежит пьяный, ведь он весь день на ногах. По всем законам физиологии он давно должен был умереть, но почему-то живет.
Интересно, кем ему представляется сорока. Считает ли он, что она на самом деле, или думает что она ему кажется и пусть себе шароебится, как это делают остальные галлюцинации? Или она органично вплетается в череду его полусновидческих образов?
Они беседуют. Алкоголик держится уважительно, с пониманием кивает на сорочью голову. Похоже, он мысленно примеряет на себя этот наряд. В сороке было бы хорошо: идешь себе, как ходишь обычно, туда и сюда, и ни у кого ничего не просишь, потому что за ходьбу платят. И пьешь там себе, в сороке, и никто ни о чем не догадывается.
Он с сожалением кивает и отходит. Наверное, его уже не хватает и на сороку.
А жаль. Бродить и приставать – неблагодарное занятие. Вот что еще удивительно: алкогольная память. Казалось бы, он вовсе не должен помнить, к кому обращался вчера, не говоря уже о месяце тому назад. Но он каким-то чудом помнит. Все, что имеет к ним непосредственное касательство, алкоголики хорошо помнят. Вот я послал его на хуй два года назад, и он ко мне больше ни разу не подошел.
Делаю робкие попытки нарисовать отмороженность как феномен городского масштаба.
Не знаю, удастся ли мне ясно выразить мою мысль.
Тут ведь та же история, что с каплей воды, по которой судят о существовании океана. Никаких социологических исследований с анализами, никакой репрезентативной выборки. Просто эпизод, интуитивно воспринятый как проявление тенденции.
Мне выпало поработать в двух подпитерских городах-сателлитах: Петродворце и Сестрорецке. Петродворец чуть ближе, Сестрорецк чуть дальше, разница – считанные километры. И там, и там приблизительно одинаковый процент больных на голову. Но почему же Сестрорецк представляется мне городом отмороженным, а Петродворец – нет? не из-за дворцов же и парков, в самом-то деле.
И вот что я вспоминаю.
На главной сестрорецкой улице есть маленькое придорожное кафе, столики и стулья.
