– Ты скажи-ы-ыка нам словечушко проща-а-альное… – тянула Ленушка, а я тем временем успела осмотреть и само помещение клуба.
В глубине сцены, заставленной деревянными скамьями, виднелся экран. Окна закрыты были наглухо тяжелыми и, вроде, даже бархатными портьерами. В простенках висели портреты, с которых на все происходящее взирали какие-то мужчины, покрытые слоями пыли. Их лица были, вроде, смутно знакомы, однако не сразу вспомнила… А вспомнив, поразилась: то висели в полном почти составе бывшие члены когда-то бывшего Политбюро… позабытые теперь даже больше, чем египетские фараоны!
– Ну, что, – не выдержал Борис Прокопыч очередной рулады плакальщицы. – Однако пора! Погода не терпит, того гляди, снег повалит…
Коська, ближе всех оказавшийся к двери, выглянул наружу и радостно сообщил, что повалил уже. Словно все того и ждали – тотчас подхватили гроб и вышли.
Встреченная уже на крыльце агрессивным ветром, бьющим сразу во всех направлениях, скорбная процессия тронулась в путь. Гроб понесли на плечах мужчины, придерживая его при помощи кусков красной материи, очевидно, бывших флагов. Впереди – враждебно друг к другу настроенные Борис Прокопыч и Хлебовоз, позади Почтальон и Коська. Женщины распределили меж собой лопаты, крест и выгоревший пластмассовый венок, похоже, бывший в употреблении.
Кладбище находилось неподалеку – уже от клуба видна была кучка деревьев посреди небольшого поля. Однако, подобно миражу в пустыне, деревья эти не только не приближались, но как будто еще и удалялись от нас. Иногда они и вовсе скрывались за плотной снеговой завесой. Почти сразу растянувшись цепочкой, подобно брейгелевским слепцам, продвигались мы туго и медленно. Где-то впереди развевались, хлопая на ветру, концы кумачевых полотнищ, крепким запахом свежеструганной древесины наносило порой от гроба, и тогда колючие снежинки казались стружками. Донеслось и ворчанье непривычно трезвого Хлебовоза, что не послушали его, не повезли на санях…
Прасковья, плюшевая спина которой только что маячила впереди, вдруг исчезла, точно унесенная снежным смерчем, а вместо нее рядом со мной шла теперь женщина в шубе.
– А вы надолго в наши края? – спросила она.
– Н-нет… – растерялась я от неожиданности.
– А у нас вот какое событие! – вздохнула она, перехватывая поудобней венок.
– Я Клавдия Филипповна, учительница. Бывшая, конечно, у нас уже и школу-то давно на дрова разобрали. Ну, а я на пенсии.
Хлебовозова жена, – вспомнила, как он похвастал тогда, в дороге, что жена у него учительница. И поглядела на нее внимательней – лицо ее, несмотря на холод и ветер, было бледным, мучнистого даже оттенка, черты крупноваты. И все же, в целом, она никак не соответствовала этому расхлябанному простецкому типу – Хлебовозу. Шуба, хоть и была ей тесновата, смотрелась неплохо, даже солидно.
– Анатолий рассказывал мне, как вы доехали, – сказала она, и мне стало неловко, что она могла угадать мои мысли насчет ее мужа. – Да, зимою у нас всегда так… Вот насмотритесь на нашу глушь, будете потом в городе у себя рассказывать – и не поверят!
– Да… – соглашалась я, вслушиваясь в ее правильную речь. Почтальон, тот тоже пытался говорить интеллигентно, но у него все с какими-то выкрутасами выходило. Я предложила ей помочь нести венок, и когда мы потащили его вместе, отметила про себя, что только мы, обе, смотрелись по-городскому: она в шубе, а я в пальто…
