Он засмеялся и поворотил ко мне свою рожу, которая за время нашего пути сделалась почти багровой. Мне не понравился его смех, смешного тут ничего не было. Лошадь, и та проваливалась местами по брюхо. На этой просеке да при таком снегопаде у нас еще оставался шанс увязнуть, причем, вместе с санями.
– Вы, стало быть, возите хлеб? – спросила я, решив, что лучше все же разговаривать, чем молчать.
– Ну, да, хлебушек везу старушкам, – откликнулся он на этот раз охотно. – Разленились совсем наши баушки, разбарились – хлеб печти не хотят! Да и чего ж возиться, коли Натолий привезет. Сперва мякиша поедят, а после сухариков насушат, в чай макают. Ничего, довольны…
Он закурил, и как-то сразу голос у него поменялся, исчезла хрипота. И все чаще он оборачивался ко мне, и все шире взмахивал вожжами, хотя сани, наоборот, плыли по снегу все медленней.
– Вот нынче Прасковье и тебя вместе с хлебом привезу. Слышь, вместе с хлебом, говорю, привезу тебя… В короб посажу, сурприз старухе сделаем, а? – хохотнул он.
И как-то совсем близко придвинулся ко мне, точно хотел про "сурприз" сказать шепотом, чтоб нас не услыхал никто, и тогда во всех подробностях я разглядела седую щетину, два широких железных зуба посередине рта и мутные, белесые даже, глаза. Чем-то резко нанесло от него, и хотя я сразу догадалась – чем, все же не хотела в это поверить. И только когда он попытался привстать, опершись локтем о короб, да вдруг обмяк мешком, я поняла, наконец, до какой же степени он был – пьян! Лошадь, не получая больше никакой команды, встала.
Какое везение! То спящий шофер, а теперь и того хуже… Но ведь поначалу он не показался пьяным, я бы не села к нему ни за что, и, значит, набрался уже в дороге, когда ехал молча, будто сердясь. Кто знает, что там припрятано у него в санях или под тулупом? Снег забивался ко мне под капюшон и уже не таял даже на крупе лошади, налипая белой попоной. В отчаяньи я схватилась было за ручку чемодана – да ведь куда я могла убежать? На десятки, а то и на сотни, километров во всем лесу только я да этот пьяный мужик.
– Сволочь, – вдруг пробормотал он. – В-в-волка на тебя нет, тварь поганая… – и точно вслепую стал нашаривать поводья.
– Поедемте скорее! – попросила я, посчитав хорошим знаком, что он снова начал ругаться.
Качнувшись, он поглядел на меня так, будто увидал впервые.
– Я стар-рухам хлеб везу! – сказал с вызовом. – А щас возьму да и вывалю все к лешему… пущ-щай сами пекут, беззубые…
Однако в этом запале ему как-то удалось, хоть не с первой попытки, но все же нахлестать бедную кобылу. И та, в свою очередь, тоже как-то смогла вытянуть сани из сугроба, наметенного за время стоянки. Мы снова поползли по просеке, только теперь тяжело, рывками… Сани не раз накренялись да так, что и я со своим чемоданом, и короб, в котором постукивали, как я уже знала, буханки, вот-вот опрокинулись бы… но в последний момент возница каким-то чудом предотвращал катастрофу.
– Не боись! – смеялся он. – Авось проскочим, коли волки не сожрут! – и снова что-то бормотал себе в воротник, редкие слова, долетающие до меня, были, по преимуществу, матерными.
Метель, к счастью, поутихла, но зато теперь стемнело, и в сумерках казалось, что деревья сплотились, тесней придвинулись к дороге. Я даже опасалась, что мы вот-вот упремся в тупик. А ведь он упомянул о волках…
– Как не быть, есть тут и волки, – неожиданно подтвердил он.
