Другое дело, если бы Желвак влез в какую-нибудь очередь в магазине или ещё где, по глупости и незнанию, как люди в этих очередях разбираются, кто где должен стоять, или просто боясь спросить, кто в ней последний, потому что, опять-таки – это обратило бы на него всеобщее внимание. Особенно очередь из скандальных сварливых тёток или бабок – это было самое страшное, Желвак вдруг даже усмехнулся, сквозь натянутые нити нервов, осознав, что очередь из стоящих и сидящих не пойми как бабок – это самый страшный его кошмар. Вот, они все разом поворачиваются, вперивают в него свои злые зенки, раскрывают рты, и… и это уже не они, то есть не разные люди, а единое многоротое и многоглазое чучело. Слепок.
При этом Желвак прекрасно понимал, даже когда он видел перед собой эту тварь, понимал, что это всё плод его больного разума, что люди не могут «слепиться» и стать одним, что это всё те же бабки и тётки, просто в едином гневе, с единой целью, набросившиеся на него, причём только словесно… Но он не мог ничего с собой поделать – он не видел перед собой людей, он видел лишь слепок, и даже не слышал, что орут его рты…
Они уже поравнялись со студентами, приблизившись к ним на максимальное расстояние, и Желвака обдало холодным потом: он не зря опасался этих весельчаков, которые только и делали, что искали, за что бы зацепиться, как ещё проявить себя, кого подколоть. Все трое, а вместе с ними и часть остальных смотрели на Желвака и Коготовского – заросшего детину в старом свитере и калясочника с больным землистым лицом. Причем, колясочник этот неотрывно с какой-то усмешкой в глазах смотрел на них, будто только и ждал, что они сделают, и что-то собираясь сделать в ответ.
Если вам понравилась книга, поддержите автора, купив полную версию по ссылке ниже.
Продолжить чтение
