Своя - страница 11

Ее пальцы – тонкие, изящные, но с характерными мозолями от оружия – скользили по его груди. Она знала каждый шрам, каждый рубец, каждую отметину. Вот этот – длинный, неровный – остался после осколочного ранения под Изюмом. Этот круглый – след пули, застрявшей на миллиметр от сердца. А этот, свежий, еще розовый – напоминал о том проклятом штурме, когда он тащил раненого новобранца под огнем три километра.

– Ты все еще хочешь уехать? – спросила она, и ее голос звучал как скользящий по коже штык – холодный, острый, неизбежный.

Он зажмурился. В висках стучало. Где-то там, за сотни километров, его ребята сейчас копали новые окопы, готовились к очередному штурму. А он здесь, в этой теплой постели, с ее нежными руками на своем теле.

– Да, – выдохнул он, и это слово прозвучало как приговор.

Она не заплакала. Не стала рвать на себе волосы. Просто кивнула – один резкий, отрывистый кивок, каким отдают команды перед атакой.

– Тогда я еду с тобой.

Он сорвался с кровати как ракета, простыни взметнулись за ним белым вихрем и бесшумно осели на паркет. Тело напряглось в одну сплошную мышцу, кулаки сжались до хруста в суставах. Его глаза – всегда такие расчётливые, безэмоциональные, как оптический прицел в замороженном состоянии – теперь горели диким огнём. Зрачки расширились, поглотив радужку, превратив взгляд в две чёрные бездны, окружённые кровавыми прожилками.

– Ты… – голос сорвался на хрип.

– Ты вообще понимаешь, куда?

– Лучше, чем ты думаешь, – она поднялась, и лунный свет обрисовал ее силуэт сквозь тонкую ткань ночнушки.

Он схватил ее за плечи, пальцы впились в кожу. Но она даже не дрогнула, лишь приподняла подбородок – вызывающе, дерзко.

– Это не твое решение, – прошептала она, прижимая ладонь к его груди, прямо над бешено колотящимся сердцем.

– Я не твоя пленница. Я твой тыл. Твоя крепость. Твой последний рубеж.

Где-то в саду, за распахнутым окном, зазвенела соловьиная трель – нарочито яркая, переливчатая, бесстыдно прекрасная в своей простоте. Каждая нота звенела, как колокольчик, насмешливо рассыпаясь в ночи. Совершенно неуместная. Совершенно нелепая. Будто сама природа, глухая к человеческому горю, решила подчеркнуть весь абсурд их положения – там, за окном, жизнь продолжала цвести буйным цветом, в то время как здесь, в этой комнате, мир рушился на части.

– Принеси мой блокнот, – попросил он, и голос его звучал как скрежет гусениц по асфальту.

Когда она вернулась, он сидел на краю кровати, его спина – рельефная карта всех их сражений – напряглась под ее взглядом.

– Читай, – протянул он потрепанную тетрадь, раскрытую на знакомой странице.

Ее голос сначала дрожал, но быстро окреп:

– "Ты – мой последний патрон…"

Слова повисли в воздухе, густые и тягучие, как пороховой дым после точного выстрела. Казалось, даже время замерло, затаив дыхание, пока последний отзвук фразы медленно растворялся в пространстве.

Он стоял неподвижно, пальцы непроизвольно сжимаясь в кулаки, будто пытаясь ухватить ускользающий смысл сказанного. Его тень на стене казалась больше и темнее обычного, как предвестник чего-то неотвратимого.

Она не шелохнулась, лишь губы её слегка дрогнули, будто повторяя про себя эти слова снова и снова. В её глазах отражался тот самый дым – серый, беспокойный, скрывающий правду за пеленой полутонов.

– "Мой шанс и моя погибель…"

Он с силой зажмурился, будто пытаясь выдавить из памяти навязчивые образы, но они врезались в сознание намертво. Перед глазами, будто на киноплёнке, мелькали лица – нечёткие, размытые дождём и временем, но от этого не менее живые.