Там, откуда родом страх - страница 21

Прошло достаточно много времени после ухода Натальи, а Степан все еще находился под впечатлением общения с ней. Все чувства в нем обострились, ужаснее казалась инвалидность, всплыли в памяти все унижения, которые ему пришлось перенести, и стало жгуче стыдно за свою трусость и слабость. Но ведь в армии его не считали трусом. Случались же коллизии, и он с честью из них выходил. Нет, это не трусость, это внушенная извне привычка безоговорочно выполнять любое требование. Это заключение несколько ободрило его, он давно приходил к нему, но только теперь окончательно в нем укрепился, не вникая в суть того, что в полку были другие правила. Здесь не нужно было самоутверждаться, здесь все решала субординация.

Отвлекла от противоречивых мыслей его вернувшаяся Наталья.

– Вы все еще в постели, не пора ли вставать?

– А для чего? Какая разница, положение тела сути не меняет.

– Да жить надо. Понимаете? Жить!

– Так я, как видите, еще не покойник. Живу.

– Степан Титович, – впервые назвала она его по имени. – Не надо из проблем делать трагедию. Нельзя плыть по течению, надо самому лодкой править.

– Не вы ли, милая Наталья, – тоже впервые произнес он ее имя, – не более двух часов назад говорили обратное. Вы утверждали, что все мы ходим под Богом и что все предопределено?

– Нельзя все понимать так дословно. Я сказала, что мы вольны в выборе только богоугодного дела, а править лодкой таковым и является. Плыть по течению – значит не служить никому: ни Богу, ни черту, ни людям.

– Что ж, в логике вам не откажешь, – после долгого осмысления услышанного произнес Степан. – Так с чего я должен продолжить жить?

– С костылей, конечно. Я вернусь через десять минут. Одевайтесь.

Она вышла, а Степан по-военному быстро стал одеваться, даже не обратив внимания, что властная интонация в слове «одевайтесь» не принадлежала человеку выше него по званию.

В обучении ходьбе самой большой помехой оказались сапоги. Слишком большие для укороченной ступни, они перегибались там, где она заканчивалась, причиняя сильную боль. Пришлось их снять и ходить в носках. В общем-то на ногах он стоять стал сразу, а вот ходить у него пару дней получалось плохо. На дом вызвали сапожника, он снял мерки и вскоре Степан ковылял по двору и дому в новых сапогах с коротеньким следом, переступая мелкими трудными шагами. Эта походка осталась неизменной до самой его смерти.

Жизнь для Степана стала приобретать краски. Теперь он раз в два дня брился, оставляя небольшую бородку клинышком и усы. Вновь стал пользоваться пудрой и кельнской водой. От водки, боясь уйти в запой, отказался совсем. Он и самому себе не признавался, что все это он делает ради Натальи. Перед обедом ежедневно в ее сопровождении выходили на прогулку. Проходили не мощеной улицей до ближайшего переулка, а пересекали несколько улочек и выходили к березовой рощице. Побродив немного по осевшему твердому мартовскому снегу, возвращались домой. Степан обычно просил Наталью погулять еще, но та неизменно отвечала одно и то же.

– Я невольна в своих действиях. Я не хозяйка, а прислуга. Мне пора накрывать на стол.

– Кухарка накроет, – с тоской в голосе говорил Степан.

– В этом мире у каждого свое место и свои обязанности.

Обычно на этом просьбы и отказы заканчивались, но этот раз Степан с горечью воскликнул.

– Так что, все это будет продолжаться неизменным? Ведь что-то должно меняться.