– Знаешь, она на вид такая хрупкая, кажется, вот-вот свалится с ног, но взгляни на нее, Эдвард, она даже не запыхалась, – заметила Викки.
– А я вот потерял несколько фунтов. Со времени службы в армии не ходил так много пешком, – сказал Эдвард.
Выходит, Эдвард – военный.
– Эдвард, ты каждый день столько же проходишь по госпиталю во время обходов, – заметила Татьяна, продолжая смотреть на пару у церкви. – Но ваш Нью-Йорк – это нечто.
– А как по сравнению с Советским Союзом? – поинтересовалась Викки.
– Выигрывает, – ответила Татьяна.
– Как-нибудь расскажешь мне об этом. О-о, смотрите, персики! – воскликнула Викки. – Давайте купим.
– Нью-Йорк всегда такой? – спросила Татьяна, стараясь скрыть свое восхищение.
– О нет. Он такой из-за войны. Обычно он более оживленный.
Через две недели Татьяна с Энтони и Викки отправились в Центральный парк, чтобы посмотреть, как Эдвард играет в софтбол против чиновников из департамента здравоохранения, включая и Криса Пандольфи. Жена Эдварда не пришла. Он сказал, что она отдыхает.
Татьяна улыбалась прохожим и продавцам фруктовых киосков. Над головой носились птицы, вокруг кипела жизнь. Одной рукой она придерживала коляску с сыном, а другой трогала персики, говоря: «Да, эти спелые и сладко пахнут». Она собиралась в одно из воскресений поехать на Медвежью гору с Викки и Эдвардом, когда у Эдварда будет несколько галлонов бензина, а жена останется отдыхать дома. А это воскресенье Татьяна проводит в Центральном парке в Нью-Йорке, в Соединенных Штатах Америки, держа Энтони на руках. Светит яркое солнце. Эдвард играет в софтбол. Викки подскакивает при каждом ударе и каждом захвате. И Татьяне все это не снится.
Но где же мама Энтони? Что с ней случилось? Татьяна хочет, чтобы та девочка вернулась, та девочка, какой она была до 22 июня 1941 года, девочка, сидевшая на скамейке в белом платье с красными розами и евшая мороженое в тот день, когда началась война. Девочка, которая плавала с братом Пашей и читала летние дни напролет. Девочка, у которой вся жизнь была впереди. На освещенной солнцем улице перед ней стоит в парадной форме старший лейтенант Красной армии. Она могла бы не купить мороженое, могла бы сесть на предыдущий автобус, который помчался бы по городу в другом направлении, к другой жизни. Но только она непременно должна была купить мороженое. Такой она человек. И из-за этого мороженого теперь она здесь.
И вот Нью-Йорк военного времени с его кипучей суетой, и Викки с ее заразительным смехом, и Энтони с его слезами, и Эдвард с его мягким юмором – все это пыталось вернуть ту девочку. Все, что когда-то было у Татьяны впереди, ныне стало прошлым. Самое плохое и самое хорошее тоже. Она подняла веснушчатое лицо, услышав громкие крики Викки, улыбнулась и пошла купить кока-колы для друзей. Длинные белокурые волосы Татьяны были, как всегда, заплетены в косу. На ней был простой голубой сарафан, великоватый для нее, слишком длинный и широкий.
К ней подошел Эдвард, спрашивая разрешения подержать Энтони. Татьяна кивнула. Она низко наклонила голову, чтобы не видеть, как Эдвард держит сына Александра. Пусть древние руины останутся в Риме, где им и место, далеко от раннего вечера на Овечьем лугу с Викки и Эдвардом.
Она купила кока-колу, воду и немного клубники, и они медленно пошли к ее одеялу на траве. Татьяна молчала.
– Таня, взгляни, как он улыбается. – Эдвард рассмеялся. – Ничто не может сравниться с улыбкой младенца, да?
