– Мама ничего. А вот соседка взяла ребёнка и уехала к своей матери. Видимо, навсегда. Допился её муж, семью потерял…
«Словно красная рыба запуталась в сетях…» – эта строчка из моего будущего рассказа долго звучала в моей голове по дороге домой. А ещё: «Над твоими грёзами я и сам колдун». Не получилось моё колдовство в жизни, но зато в рассказе получится обязательно.
ИСПОВЕДЬ
Всем умершим от голода посвящается
Однажды летом я шёл по степи, она цвела ковылём, словно русоволосая девушка волосы распустила. Прямо передо мной была круча, оскалившаяся, как зверь, клыками скал. Внизу была речка, которая летом была похожа на ручеёк – воробью по колено. Правда, в некоторых местах было глубоко. Эти котлованы река вымыла в полые воды. Под невысоким берегом сидел старик с удочками. Видимо, я нарушил его уединение, он смотал удочки, вылез из-под берега, и подошёл ко мне. У него была копна рыжих волос на голове и борода, похожая на муравейник с рыжими муравьями. О таких говорят: раз покрасился – и навечно. Я поздоровался. Он кивнул и протянул сухонькую ручку с просвечивающими через кожу синими сосудами, которые расползались по пальцам, как дельта реки.
– Не припомню, – сказал он, внимательно разглядывая меня, – чей ты…
Я назвался, как принято у нас, по подворью.
– А!.. – протянул он. – Так ты писатель?
– Бумагу порчу, – ответил я скромно.
– А здесь чего? Родная сторонушка потянула?
– Да, хотел сделать зарисовки своего родного края.
– Зарисовки… А хочешь, я тебе расскажу свою жизнь? Только ничего не скрашивай, пиши так, как есть. Пойдём, сядем вон у овражка.
На противоположном берегу рос чернобыльник. Он посмотрел на него и сказал:
– Спаситель наш. Пили мы отвар из него пять лет, когда в селе голод был. Сейчас мне уже десятый десяток пошёл, благодаря ему долго живу. А в тридцать третьем году… – Он умолк.
– Вы хотите сказать – тысяча девятьсот тридцать третий год?
– Да. Это было весной. Коровёнка, которую мы держались, обезножила зимой, потому что было мало еды для неё. Сперва мы её подвешивали на вожжах. Но так как сена у нас вообще не было, она приказала долго жить. И мы отправили её на скотомогильник. До сих пор не могу простить себе, зачем я это сделал. Я бы надолго сохранил жизнь семьи с помощью мяса коровы, но понадеялся на урожай. Семья у нас была большая – четырнадцать детей. Погреб был большой, и я его всегда полностью засыпал картошкой. Земля-то у нас – тучный чернозём, урожай давала хороший, лишь бы дожди были. Но в тот год уже к весне погреб был пуст – мы всё съели. А я, дурачок, павшую корову отправил на скотомогильник, – снова повторил он. – Но была уже весна, и я надеялся на посеянный ячмень.
Я надумал нарвать шильца ячменя и накормить жену и детей. Но морозец сковал коркой землю, и она укрыла всходы. Тогда я прошлогодний чернобыльник наломал вот в этом овраге и отварил. Как суп получился, я давал детям и жене есть. Ещё кору липы отваривал, и мы пили это. Дети худели на глазах. Жена ещё кое-как держалась, но стала злая, раздражительная, она меня никогда раньше не упрекала, а тут любую мелочь ставила мне в вину. И во всём нашем селе тоже был голод.
Я пошёл к другу Степану, чтобы занять у него немного муки, так как он жил бобылём и держал даже собаку. Когда я подошёл к его дому, то увидел эту собаку во дворе и удивился: одни мослы, рёбра, как растянутая гармонь, голова больше тела. Мне вспомнилась поговорка: «Бывает, и хвост собакой виляет». Действительно, она при виде меня вильнула хвостом и закачалась. Я вошёл в дом, друг мой лежал на кровати и кого-то ругал: «Последние полмешка муки украли, а Полёт, гад, даже не гавкнул! Как теперь жить, ума не приложу!» «А я к тебе пришёл немного муки занять», – тихо сказал я. – «Говорю тебе – нету её, было полмешка – какой-то гад украл. Не знаю, как дальше жить, чем питаться». «Что ты собаку-то держишь? Кормить нечем, а ты держишь». «Я б давно её отпустил, да боюсь – поймают, съедят. Мор по селу идёт знаешь какой?! А хоронить покойников у людей сил нет. Похоронную команду прислали, чтобы умерших на кладбище возить…»
