– Вы не видите трагедии? – продолжал Вейр.
Сильва усмехнулся.
– Трагедия – для театра. Здесь – политика. Масада пала. Рим утвердился.
– Рим утвердил лишь свою неспособность понять человека.
Легат сделал глоток вина.
– Ты философ. Я – солдат. Мы говорим на разных языках.
В стороне от них кто-то поднял щит – римляне осматривали тела, ища ценности. Пыль летала в воздухе, оседая на мертвых, как прощальный саван.
Мар снова подошел ближе.
– Ты веришь, что их смерть была достойной?
– Я верю, что достоинство – это то, что вы не смогли отнять.
– Твои слова опасны, – проворчал Сильва.
– Истина всегда опасна, когда ее слышат уши власти.
Среди камней, глядя на пустую крепость, Вейр сказал:
– Рим падет. Придут те, кого вы презираете. Варвары. И разрушат то, что казалось вечным.
Мар вспыхнул.
– Боги не допустят! Рим – избранный!
– Вот в этом и ваша ошибка, центурион. Империи не вечны. А истина – да.
Мар сжал губы. Его взгляд метался между мертвыми и живыми.
Они вышли на площадку у восточной стены. Ветер гнал песок по ступеням. С вершины было видно все: лагерь, пустыню, пустую победу.
– Настоящая сила, – сказал Вейр, – не в том, чтобы заставить склониться. А в том, чтобы дать право не склоняться.
Он посмотрел вниз.
– Здесь не Рим победил. Здесь победила боль. Свобода в боли. Истинная победа не в силе, а в выборе.
И Мар Лициний, стоящий за его спиной, не сказал ни слова.
Вечером, когда жара наконец отступила, над лагерем Десятого легиона раскинулась тишина, наполненная дымом, вином и шорохом торжественной суеты. Победа была достигнута, Масада – взята, и легат Сильва решил устроить пир. Он велел привести Вейра и Криса – не как пленных, но как гостей.
– Победителей судят по их великодушию, – сказал он, – а не по числу убитых.
Огромный костер из полен акаций, тамариска и финиковых пальм, привезенных с побережья Мертвого моря, полыхал в центре лагеря. Воины сидели на сложенных коврах, ели хлеб с медом, мясо, жаренное на вертеле, и запивали все красным вином из амфор. Звучали песни, тосты, вспоминались погибшие товарищи. Дым и смех перемешивались в вечернем воздухе, отдаленно пахнувшем миром.
Вейр и Крис сидели рядом с Маром и легатом, окруженные трибунами, оптионами, и несколькими сотнями легионеров, которые еще утром не знали, будут ли живы к вечеру. Крис, ошеломленный резкой сменой настроений – от смерти к ликованию, – держался напряженно. Вейр же был спокоен, как всегда, но в его взгляде читалась сосредоточенность.
Сильва поднял кубок.
– Сегодня мы не делим вино. Сегодня мы делим славу. Пусть эта ночь запомнится, как ночь, когда Рим стал вечен еще раз!
– Ave Roma!8 – прокатилось эхом.
Когда шум чуть стих, Сильва поднялся.
– А теперь – слово тому, кто был свидетелем нашей победы. Он уходит, но пусть оставит нам слово. Может быть – урок.
Вейр встал. Все взгляды обратились к нему. Он выдержал паузу, потом заговорил:
– Сегодня вы празднуете победу. Но позвольте мне рассказать вам не о сегодняшнем дне – а о завтрашнем.
Он повернулся к Сильве.
– Легат Луций Флавий Сильва, победитель Масады. Ваше имя войдет в историю. Вас ждет консулат, вы вернетесь в Рим. Вас будут приветствовать, но за спиной – перешептываться. Титус Корнелиус – ваш будущий партнер в консульстве – будет говорить с вами вежливо, но за глазами собирать обвинения.
Сильва хмыкнул, но не перебил Вейра.
– Сенаторы будут завидовать и шептать о ваших долгах и затратах. Припомнят затраты на пандус, машины, задержку поставок амуниции и провианта. Один из них, Квинт Аврелий, предложит пересмотр премий для командующих. Вы устоите. Но это будет начало конца.
