«Наши ягоды ядовиты» – уловил я уверенность ландышей.
«Возьми мои лопушки» – предлагала мать-и-мачеха.
«И я могу помочь!» – уверял меня подорожник.
Шалфей, ромашка, одуванчик, тысячелистник… Это то, что я знал. Но здесь было и много тех, что я видел впервые. Цветы, корни, стебли, листья. Они предлагали мне себя, наперебой рассказывая о своих свойствах. Так много образов в голове смешалось в сплошной однородный гул. Перед глазами всё поплыло…
– Стооооооп! – дал сигнал Лиск.
И поступающая ко мне информация резко остановилась. Представил свои осоловевшие глаза. И, несмотря на то что меня всё ещё не прекращало подташнивать, стало смешно. Ага! Цветочки меня заговорили до полуобморочного состояния! Меня? Того, кто сутками мог отмывать чужие машины. Страшно вспоминать, что за грязь я из них иной раз выгребал. А потом делать заданные на дом уроки. И делать их надо было хорошо, ведь я боялся, что хотя бы одна живая душа узнает о том, что я живу в одиночестве. Значит родителей в школу вызывать были не должны. Хватало уже ругани по поводу того, что на родительских собраниях их ни разу не было. М-да… Никогда не думал, что дойду до такого!
Лиск неодобрительно покачивал своей пушистой головкой.
– Сразу сортируй всё по своим местам. Не разбрасывай полученные знания абы как в своём информационном поле! – учуял я его посыл в полной тишине.
Попробовал представить внутри огромную комнату с кучей полок, на которые тонкими струйками потекли в разные стороны разноцветные призрачные потоки. Хорошоооо! Дышать стало легче. И как бы это ни показалось странным, все обрушившиеся на меня кусочки мозаики внешнего мира сложились так плотно, что места внутри меня осталось ещё предостаточно.
– Продолжайте! – махнул рукой Лиск, и теперь информационные потоки сразу располагались по своим местам и больше не мешали мне принимать решение. А принимать его было необходимо незамедлительно. Парнишка мог умереть.
Сорвал лист мать-и-мачехи, обмакнул в ледяную воду бьющего ключом родника и замер. Касаться ран было страшно.
– Чего сидишь? – Лиск вскочил на моё плечо. – Зачем тащил его сюда, если предпочитаешь, чтобы он умер?
– О чём ты! – возмутился я.
– Так, помрёт же, если не полечить, – сообщил очевидное зверёк.
– Не лекарь я… – попытался объяснить рыжей «не белке» свою заминку, принявшись аккуратно промывать раны, начиная с глубокого пореза на лице.
Отмывал, как выяснилось в процессе, подростка, практически мальчишку, я около часа. И за этот час тот не очнулся. Периодически я проверял прерывающееся дыхание, не переставая прислушивался к неровному сердцебиению. Подстелив на землю промытые ключевой водой листья мать-и-мачехи, положил на них обнажённое тельце парнишки. И только после этого сообразил, что надеть мне на него нечего. Да и одевать его сейчас было боязно. Всё тело мальчишки было исполосовано чем-то острым – то ли саблей, то ли мечом, то ли ножом. Не разбираюсь я в этом.
– И что дальше? – неуверенно спросил я Лиска после всех совершённых над беднягой операций.
– Раны не глубокие, – отозвался зверёк. – Выживет! Только уход за ним нужен…
– Мне бы его в свой мир перенести, – подумал я вслух, переходя на другой край поляны за очередным пучком мать-и-мачехи. Подумалось, что мальчонку хотя бы травой укрыть нужно. – Там у нас врачи есть.
– Нет у тебя сил пока для такого, – покачал головой Лиск. Увидев, куда я иду, зверёк припустился за мной. – Здесь надо его лечить.
