Те, кто с ногтями - страница 4

Они оба рассмеялись – и продолжили мыть, уже немного по-другому. Не потому что заставили. А потому что сами начали понимать зачем.

На улице. 15:20.

Ветер трепал края курток. Женя и Никита молча шли рядом, волоча ноги по тающему снегу.

– Завтра в школу, – буркнул Никита.

– Ага. На уроки. Как приличные ученики.

Пауза.

– Слушай, – Женя посмотрел на него. – А может, мы не зря всё это? Я к тому, что… Может, мы не такие уж безнадёжные?

Никита задумался. Потом сказал:

– Не знаю, какие мы. Но точно не такие, как раньше.

Их шаги растворились в вечерней тишине.

Понедельник, 08:00.

На следующее утро Иллирия Арсеньевна заварила себе крепкий чай – без сахара, как всегда. День только начинался, но голова уже гудела от мыслей. Вчерашняя ситуация с Никитой и Женей не выходила из головы. Мальчишки пришли молча, не спорили, не кривлялись – просто взяли тряпки и начали мыть окна. Впервые за долгое время в их глазах было что-то другое. Ни наглости, ни демонстративного равнодушия. Только сосредоточенность. Может, ещё – зачатки уважения?

Она вспомнила, как Женя сначала хмыкал, как Никита пробовал вяло ерничать. А потом – тишина. Работали. Молча. И даже оставили после себя порядок.

“Труд, – подумала Иллирия, – не столько наказание, сколько разговор. Непривычный, нелегкий, зато честный.” Ведь иногда подростки не слышат слов – слишком много шума, внутренних бурь. А тут – простое действие. Взял швабру, сделал дело. И сам видишь результат. Простая, почти терапевтическая вещь.

Конечно, она знала – по закону привлекать детей к труду нельзя. Особенно в воспитательных целях. Это легко можно исказить, перекрутить – и родители подадут жалобу, и надзорные органы устроят разнос. “Но если быть честными… детский труд всегда был и будет. Вопрос в том – как его использовать. Ради унижения? Или ради воспитания?”

Ей не хотелось никого ломать. Но и отпускать просто так – тоже было нельзя. Эти мальчишки были словно на пороге чего-то важного. Немного подтолкнёшь – и пойдут по прямой. А если махнуть рукой – потеряешь. Навсегда.

“Мы ведь не наказание им даём… Мы даём возможность почувствовать: ты можешь быть полезным. Ты можешь не только разрушать, но и создавать.”

Она отпила чай, почувствовала лёгкую горечь. Сегодня снова нужно будет говорить с Никитой и Женей. Но теперь – уже не как с хулиганами, а как с людьми, которые сделали шаг. Маленький, но в нужную сторону.

Школьное здание, как и всегда в это время, оживало – неохотно, сонно, но неумолимо. Высокие потолки с облупившейся местами штукатуркой, широкие коридоры с вытертым линолеумом, облупленные подоконники – всё это было ей до боли знакомо. Старое здание, ещё довоенной постройки, с тяжелыми деревянными дверями и окнами, которые зимой продувало, как решето. Но в этом облупленном фасаде был свой дух – тёплый, человеческий.

Из всех углов доносился гул голосов. Кто-то гремел стульями в кабинетах, кто-то мчался по лестнице, грохоча рюкзаком. В раздевалке шум, запах мокрых курток, чьих-то парфюмов, и, конечно, еды – кто-то пронёс бутерброд прямо в пакете из дома. По коридору проехала уборщица с ведром и шваброй, качая головой: «Вот опять наследили». Младшие классы уже столпились у кабинета ИЗО, обсуждая, кто что нарисует. Старшеклассники шли вальяжно, с видом видавших виды. У кого-то наушник спрятан под волосами, кто-то листает шпаргалку на ходу.

Суета. Школьная, шумная, нервная – но по-своему родная.