Шило щурится, его кожанка скрипит, он тычет ножом в воздух, в сантиметре от её плеча. «Одна, да? А чё ты пялишься, как шпионка? Мы таких режем, туристка. Последний шанс – вали или рассказывай.»
Тут гул – низкий, как рёв зверя. Дроны – не наши, не местные, не бандитские, а те, что с чёрными брюхами кажись военные, – выныривают из-за крыш, три штуки, парят над нами. Она вздрагивает, первый раз, глаза стреляют вверх, потом на нас. Я оглядываюсь, труба чуть ли не падает, Шило шипит: «Чё за хрень?»
«Это не я,» – говорит она, шаги назад, медленные, кеды скользят по мусору. «Вы сами их позвали.»
«Ты врёшь!» – ору я, бросаюсь к ней, труба свистит, но она ныряет в сторону, падает в грязь, банка катится из-под ног, звенит. Шило кидается следом, нож блестит, но дроны пикируют – луч света режет глаза, я щурюсь, падаю на колени, труба гремит по асфальту. Она ползёт, куртка рвётся, локоть в крови, но не звука.
«Кэп, вали!» – Шило орёт, его голос тонет в гуле, дроны жужжат, как осы, красные лучи шарят по стенам. Я вскакиваю, хватаю трубу, Шило уже бежит, кожанка хлопает, нож падает в лужу. Она исчезает – тень в переулке, шаги тонут в шуме.
Мы стоим за углом, дышим, как бобики, пот течёт по лицу, труба холодит руку, Шило кашляет, его кроссы в грязи. Дроны ушли, но я знаю – это не наши. Это кто-то большой. Может Агенты. Может военные. Она не туристка. Она странная – мы её спалили, и они тоже.
«Кто она, Кэп?» – Шило щурится, пальцы шарят по карманам, ищет сигарету, но находит только пустую пачку.
«Не знаю,» – рычу я, труба звенит, когда я бью по стене, краска сыплется, красная, как кровь.
Улица молчит, фонарь мигает, толпа где-то вдали гудит, как улей. Она ушла, но я чую – она еще вернётся. Мы её чуть не кончили, но она лишь увернулась. И я думаю, она опасна.
Эпизод 37: Падение системы
Я, Кодзи, сижу на краю скамейки в парке где-то в Мехико, и вечерний ветер треплет мою куртку – старую, с дыркой, пахнущую пылью дорог и дешёвым кофе. В руках у меня жестяная кружка с текилой – тёплой, жгучей, купленной у уличного торговца из под полы, – и я делаю глоток. Я снова в пути – Лондон, Буэнос-Айрес, теперь тут. Зара всё ещё в моей голове, как заноза, которую я не могу вытащить. Я не сдался. Я найду правду – кто она, что с ней стало, почему она сияет на экранах.
Небо темнеет, фонари зажигаются, их свет дрожит на листьях пальм, что шуршат над головой. Вокруг гудит город – рёв машин, крики торговцев, запах жареной кукурузы и бензина мешается в воздухе. Я включаю коммуникатор – старый, допотопный, с треснувшим экраном, – и вижу заголовок: «Cynticore обанкротилась. Глобальная сеть рухнула.»
Я моргаю, текила обжигает горло, сердце бьётся чаще. Это не радость. Это пустота. Одна система падает, другая встанет – как всегда. Но для меня это шанс. Зара где-то там, и если Cynticore мертва, я могу попытаться её найти.
Я иду по улице, шаги гулкие, толпа течёт мимо – лица, голоса тонут в шуме. У ларька с тако собираются люди, я подхожу, кружка греет ладонь. Там трое – чужие, но громкие, спорят о крахе.
Первый – старик, продавец тако, лицо в морщинах, как старая карта, фартук в пятнах жира, руки двигаются быстро, когда он режет мясо, нож стучит по доске. Его зовут Хорхе, я слышу, как он ворчит: «Cynticore обещала мне дроны для доставки. Я вложил всё – последние сбережения. Хотел сыну помочь, он в больнице, нога сломана. А теперь? Ничего. Всё сгорело.» Его голос хрипит, нож замирает, он смотрит в пустоту, как будто там ответ.
