Похоже, Глеб отключил дверной звонок. Для чего, не знаю. Наверное, чтобы я разнервничалась еще сильнее, сверилась с часами и номером квартиры. И передумала звонить ещё раз? Может, это вообще не его адрес. Может, он меня разыграл. Или кого-то решил разыграть приходом незнакомой девушки. Сколько, блин, предположений, которые стоило бы предположить до выхода с работы. Но разумная часть мозга последние три дня работала с большими перебоями.
Я оглянулась — никого. В подъезде тишина, будто и не конец рабочего дня. Ни собака не залает, ни… Ну, петух жареный клюёт всегда с опозданием… Большим. Я ещё внизу сверилась со своим изображением в зеркальце пудреницы: я не я, а рожа все-таки моя. А квартира его?
Я едва успела запустить обратный отсчет, как открылась дверь заветной квартиры. Звонка я точно не слышала — значит, его не слышал и он. Свериться с часами не успела — двери имеют свойство открываться всегда весьма неожиданно. В одном только я не сомневалась: час икс, наступавший по договоренности в семь часов пятнадцать минут, еще не наступил. Я бы ни в жизнь не простояла под закрытой двери с четверть часа. Я не настолько себя не уважаю…
А на сколько? Только, чтобы стоять с открытым ртом перед Глебом. Он не стал вдруг выглядеть на голливудский миллион. Небрежно расстегнутый ворот рубашки был и вчера. Что же тогда в нем такого магнетического? Глаза… Карие… Или в этот раз злую шутку со мной сыграли светлые волосы без геля? Они распадались ровно по пробору и мягкий локон касался светлой, но широкой брови, так и требуя его оттуда убрать. А разум потребовал убрать руку в карман плаща — все равно ж не дотянусь. За спиной перила, их я чувствую, а больше ничего — все занемело. Замерло в ожидании первого слова. От него.
— И что ты тут делаешь?
Потруднее вопроса не мог придумать? Стою. Жду. Молчу.
— Почему снизу не позвонила? Дверь была открыта?
Я кивнула. Вот же дура…
— Забыл сказать, что звонок отключен. Не вышел бы, так и не постучала б, что ли?
— А чего вышел? — передернула я окостеневшими плечами, но кирпичи неловкости, страха и самый маленький гаденького чувства брезгливости, остались на плечах, не полетели вниз в лестничный пролет. — Семи пятнадцати еще нет. Или у меня часы врут?
Он усмехнулся, и все очарование развеялось. Я даже сумела выпрямиться на каблуках. Колени сжаты, уши открыты. Глазами не хлопать!
— Счастливые часов не наблюдают. Доверился чувству… Шестому. Или седьмому? — продолжал он издеваться. — Показалось, что Мария Тимофеевна дверь не закрыла. Она тебе и открыла, наверное. Заходи. Ужин стынет.
Никуда я не двинулась. Даже если бы захотела, то мокрые подошвы намертво приклеились к выложенному мелкой мозаикой полу.
— То есть ты не сомневался, что я приду? — говорила я, чувствуя, что зонтик меня все же не спас, от внутреннего дождя уж точно.
— Ну… Голодовку точно б не объявил. Я же не говорил кухарке, что это романтический ужин, так что оставил бы вторую порцию на завтра… Заходи…
Теперь он улыбнулся, но я не готова была принять приглашение. На языке крутилось еще много гадости. И если я не вылью их на него, то захлебнусь желчью!
— То есть завтра ты голодаешь?
— Мужики никогда не голодают… Простой расчет: если сегодня поужинаем вместе, то завтра сходим в ресторан. Терпеть не могу разогревать в микроволновке. Специально заказал доставку к семи. Будем есть холодное… И сомневаюсь, что в ресторане так кормят, как готовит Мария Тимофеевна. Сима, ну ты чего? — Глеб наклонил голову. Смотрел теперь исподлобья. — Я опять не то ляпнул, что ли? Я книжек не читаю, а если начну фильмы цитировать, то грубо получится… Или можно сказать по-театральному «кушать подано» без всяких там жрать?
