Горислав надолго замолчал. Его взгляд опустился на лежавшую перед ним стрелу. Она была с черным, как смоль, вороньим оперением. В полумраке оружейной это казалось дурным знаком.
– Когда нет следов, – наконец произнес он, не отрывая взгляда от черного пера, – это тоже след. Самый дурной из всех. Он говорит, что тот, кто ходит по земле, – либо не касается ее, либо умеет очень хорошо заметать за собой. И то, и другое мне не нравится.
Он медленно поднял свои ясные, пронзительные глаза на Радомира.
– Когда выступаем?
У Радомира отлегло от сердца. Не нужно было ни уговаривать, ни объяснять. Горислав все понял.
– С рассветом, – ответил Радомир, и на душе у него стало чуть легче. Первого и самого важного человека он нашел. Этот тихий, нелюдимый кривич был глазами и ушами любого похода. А в том проклятом месте, куда они отправлялись, острые глаза были нужнее самых крепких мечей.
Горислав молча кивнул. Согласие было дано. Он снова взял в руки стрелу. Но не ту, что правил до этого, а другую, из своего личного колчана. Стрелу тяжелую, с широким, зазубренным кованым наконечником – такой били медведя или кабана. Он начал внимательно осматривать древко, проверять тетиву своего лука. Он уже был в походе. Он уже готовился.
Если Горислав был глазами и ушами будущего отряда, то ему жизненно необходимы были мускулы. Грубая, несокрушимая, яростная сила. Та сила, что не ищет обходных путей, а проламывает стену. Та, что может высадить дубовую, запертую на засов дверь, в одиночку удержать узкий проход против десятерых или поднять и перебросить через забор боевого коня. Радомир знал только одного человека, способного на такое. И он знал, где его искать.
Он нашел Всеволода там, где тот проводил большую часть своего свободного времени – на тренировочном плацу за княжескими хоромами. Несмотря на поздний час и промозглую, сырую погоду, от которой кости ломило даже у молодых, жизнь здесь кипела. Несколько больших, чадящих факелов, воткнутых в землю по периметру, вырывали из ночной тьмы круг раскисшей, утоптанной грязи. В этом круге, в неверном, прыгающем свете, двигались, потели и рычали молодые гриди. Кто-то ожесточенно рубил деревянные, одетые в старые кольчуги чучела, отрабатывая удары. Кто-то, звеня сталью, рубился на затупленных тренировочных мечах, сверкая искрами. Кто-то, сопя и пыхтя, катался по грязи, осваивая борцовские приемы. Над плацем стоял густой, терпкий запах пота, мокрой земли, и той особой, пьянящей молодой мужской ярости, что ищет выхода.
А в самом центре этого хаоса движения и силы, как непоколебимая скала, возвышался Всеволод.
Огромный, широкоплечий, как вековой дуб, он был на голову выше любого другого воина на плацу. Его мощная фигура казалась высеченной из цельного камня. Сейчас он, добродушно посмеиваясь в свою густую, огненно-рыжую бороду, играючи боролся сразу с двумя дружинниками. Эти двое, сами по себе крепкие и сильные парни, выглядели рядом с ним подростками. Они висли на его могучих руках, пытались подсечь ноги, зайти со спины, но Всеволод стоял на своих ногах-столбах так крепко, словно врос корнями в землю. С добродушным, медвежьим рыком он подхватил одного из противников под мышки, с легкостью оторвал от земли, словно тот был мешком с соломой, подержал в воздухе секунду и аккуратно поставил в сторону.
Второй, воспользовавшись моментом, прыгнул ему на спину, пытаясь обхватить шею. Всеволод, даже не обернувшись, просто отмахнулся от него своей ручищей, размером с хороший кузнечный молот. Дружинник отлетел в сторону и кубарем прокатился по грязи под дружный, раскатистый хохот зрителей.
