– Мы не успеем… – прошептала жена дрожащим голосом. – Мы точно не успеем выбраться…
И тут где-то совсем рядом бахнуло – так, что задрожали стёкла. Пёс в испуге заметался, и тёща, перекрестившись, прижала его к себе.
– Мы должны, – сказал муж глухо, будто самому себе. – Мы просто обязаны выбраться отсюда и добраться до границы. Всё. Точка. Отставить панику. Только вперёд. А дальше будь что будет.
День застрял в сером полумраке, словно время потеряло форму. День, вечер – всё смешалось в тревоге и потрясениях. Машина дребезжала на ямах, а муж всё сильнее сжимал руль, будто собирался вдавить его в панель. Дворники размазывали по стеклу липкую, въедливую весеннюю грязь.
И вот на обочине – очередная машина с простреленными дверьми. Внутри явно оставались тела, среди которых можно было различить светлую маковку детской головки. Жена отвернулась. Такие виды больше невозможно было выносить.
Пёс вдруг глухо зарычал.
– Опять пост, – сказала тёща. Она говорила редко, но всегда по делу.
– Попробуем объехать, – ответил муж. – Там есть проезд через склад. Я помню.
Он свернул на узкую просёлочную дорогу, которая тянулась меж покосившихся заборов. По краям чернели заброшенные кусты. Виднелись следы прежней жизни – перевёрнутая детская коляска, безголовое чучело, искорёженный велосипед. Всё будто было пропитано страхом.
– Через КПП нас не пропустят, – сказала жена. – Ты сам всё слышал. Всех разворачивают. Думаю, мы тоже не станем исключением.
– Значит, пойдём по лесу пешком, – сказал муж. – Мы справимся, и всё будет хорошо. Местные обещали провести всех желающих.
Жена кивнула, хотя они оба знали, чего могут стоить такие обещания.
Он был автомехаником. Умел слушать моторы так, как другие слушают музыку. Всё, что он чинил, начинало жить дольше, чем задумано заводом. Арам был из тех, кто молчит, когда страшно, и действует, когда никто не знает, что делать.
Она была учительницей начальных классов. Тонкая, светлая, с мягким голосом и уставшими глазами. Мейра умела находить слова для самых растерянных детей. А теперь ей не хватало слов даже для себя.
Селма – её мать. Сухая, как степь, крепкая, как корень, упрямая, как ветер. Никогда не жаловалась. Всегда знала, где соль, где правда, где надо заткнуться и где стукнуть кулаком по столу.
И был Тар. Их пёс. Но в этом бегстве он стал кем-то большим – сторожем, тенью, памятью о доме, тем, кто рвётся вперёд, даже когда люди уже не могут.
Тар понимал, что случилось что-то ужасное. Он чувствовал это всем своим нутром. Люди стали пахнуть как-то по-другому. Страхом и чужой железной тоской. Его стая была в опасности.
Арам всегда оставался крепким, уверенным и надёжным вожаком, но тогда всё было иначе. В его позвоночник словно вставили струну, а вены на висках пульсировали так, что казалось, они вот-вот лопнут. Он вцепился в кружок от машины, будто это была самая драгоценная кость в мире, и он не собирался уступать её другому самцу.
Мейра, чьё дыхание всегда было тихим, ровным, спокойным, теперь почти не дышала от ужаса. Она вжималась в дверь, как будто хотела исчезнуть, и пахла глубокой, солёной болью.
Селма – старая, сильная, пахнущая ветром, пылью и сухими травами. Она не дрожала. Она знала, как быть, когда всё рушится. Тар всегда чувствовал в ней что-то железное, устойчивое и бесконечное, словно в стальных конструкциях Эйфелевой башни.
Он лежал рядом с ними, большой, как гора, и смотрел вперёд. Он старался быть не просто псом – он хотел быть их щитом и тенью. Он слышал звуки раньше, чем люди. Рычанием предупреждал, когда чувствовал опасность, и молчал, когда нужно было просто быть рядом.
