К вечеру, на покалеченном микроавтобусе подъехали местные – угрюмые, наглые, с уверенной походкой тех, кто знает цену чужой беде. Один, с хищной усмешкой, подошёл к Араму.
– Можем провести через лес, по тропам, – предложил он буднично, как будто говорил о прогулке.
– Сколько? – спросил Арам.
– Автомобиль, – прозвучало просто.
– Что?
– Машину отдаёшь – и мы вас вывозим. Нет – стойте, пока не одичаете. Границу закроют, никого больше не выпустят. Мы сейчас проводим несколько человек – и всё, потом прекращаем.
Арам замялся:
– Это всё, что у нас осталось.
– А у нас вообще ничего. – Улыбка была почти дружелюбной, но в чёрных, как угольки, глазах не было ни света, ни тепла – только затхлая пустота, звериная, голодная. Глаза те принадлежали не человеку, а существу, которое грызёт всё подряд, не разбирая – враг ты или просто прохожий.
Мейра и Селма, стоявшие рядом, всё слышали, но слова застряли в горле.
Арам посмотрел на «Орвис» – исцарапанную, ржавую, но свою. Он знал, как она пахнет, как гремит замок, как скрипит при поворотах. Она была их убежищем.
Но она не была дороже жизней.
– Ладно. Забирайте. Договорились, – сказал он твёрдо, хотя внутри что-то тихо и болезненно оборвалось.
Селма молчала. Она всегда молчала – особенно в те моменты, когда внутри всё рушилось.
Пальцы её дрожали, пока она складывала в старую сумку самое необходимое: пару платков, пачку влажных салфеток, дорожные лекарства, маленький фонарик. Остальное – не умещалось. Ни в сумку, ни в её новую, незнакомую жизнь.
Каждая вещь в машине была частицей прошлого. Она помнила, как выбирала эти подушки с кисточками, как тщательно перебирала кастрюли – не слишком тяжёлые, но надёжные.
В плетёной коробке лежали её маленькие сокровища, с которыми так не хотелось расставаться: вязаные вещи для внуков, которых она страстно ждала, но так и не дождалась, и фотография в старом конверте – на ней они ещё вместе, на дачной веранде, в тёплом солнце ушедшего лета.
Все эти вещи казались страшно важными – ни одна не была бессмысленной. Но идти нужно было налегке.
Она бросила взгляд на зятя. Он стоял у машины, разговаривал с теми, кто потребовал обмена. Лицо напряжено, губы сжаты в тонкую линию. Он держался из последних сил – ради её дочери, ради всех них. Не сын, нет. Но именно он сейчас был якорем – тяжёлым, но не дающим утонуть.
Селма медленно выдохнула. Взяла платок своей матери и сунула в карман пальто. Всё остальное… оставила. Взяла только то, что может пригодиться в дороге. Остальное – наживное.
– Это просто железо, – сказала она вдруг, будто себе. – Всё, что важно – идёт рядом.
И шагнула прочь от машины, не оборачиваясь.
Они стояли у кромки просёлочной дороги – четверо, с несколькими сумками, собакой и тревогой, что давила сильнее любого груза. Машины уже не было. Только ветер – сырой, весенний, колючий. В нём не было ни тепла, ни запаха надежды – только дым, пепел и неотступная неуверенность.
Проводник – молодой, угрюмый, с глазами цвета пепла – махнул рукой:
– Ждать нельзя. Через поля, потом лес. Главное – не отставать. И молчать.
Никто не ответил. Мейра молча поправила шарф. Селма тяжело вздохнула, прижала к себе сумку – одну из трёх, что настояла взять. Арам смотрел не на дорогу, а туда, где совсем недавно стояла их машина. Их прежняя жизнь. Их уют, их привычность, их безопасность – исчезли в один миг.
Тар пошёл первым – будто точно знал путь. Учув движение, втянул носом воздух, встрепенулся и потянул их за собой, как будто впряжённый в невидимую упряжку. Он не знал, зачем, но чувствовал: нужно идти. Нужно быть рядом.
