Ярость. Светлой полосой, как молния, вспыхивает у меня перед глазами ярость. Заставляет закипеть кровь. И прогоняется колдовство его прикосновений.
– Нет, - произношу я. И сама удивляюсь тому, что говорю. И тому, что я смогла хоть что-то сказать.
– Аня? – он еще не верит.
– Прекрати. Пожалуйста, – непослушными губами, через силу.
– Любимая… – и снова не верит, как всегда, только он, только его чувства.
– Довольно, Артур, – мой голос становится громче, ярость прорывается…
Меня наконец-то слышат.
Артур как-то неловко ставит меня на пол, сильные, нежные руки не хотят отпускать, скользят по моему обнаженному телу в последней нежности. В последней попытке что-то изменить.
– Нет, - повторяю я. Голос дрожит. Резко отворачиваюсь, поднимаю со стола ночную рубашку, невесть когда с меня слетевшую, надеваю обратно.
Суп – в тарелку. Молоко – в кружку. Разогреть в микроволновке. Сода на кончике ножа и сливочное масло. Гадость – знаю. Но… надо? Заслужил.
– Аня, – Артур пытается меня удержать рядом, когда я все это ставлю на стол.
– Приятного аппетита, – твердо говорю я и выпутываюсь из его рук, отхожу.
– Объясни, - кричит он, морщится от боли, хватается за горло.
А вот не надо забывать про голосовой покой. Доктор предупреждала.
– Я прекрасно прожила без всех этих объяснений. Ты прожил тоже.
Он издает бешеный хрип:
– Прекрасно?! Да я…
– Не кричи, – обрываю его. – Катя спит.
И ухожу с кухни.
Ушла. Тихо закрыла за собой обе двери. И на кухню. И в спальню.
Приготовившись бодрствовать до утра, я… заснула. А проснулась под тишайший разговор на кухне:
– Так почему вы пришли вчера? – шепотом, но вполне живенько спрашивал Артур.
– Ну-у-у, – отвечала Катя. Исчерпывающе.
– То есть ты что-то начудила?
- Па-ап. Тебе говорить нельзя.
– А тебе зато можно, – беззвучно смеется он.
Катя тяжело вздыхает. Я выбираюсь в коридор: вот любопытно, заметит он или нет изменения во внешности дочери? Видимо, любопытно это не только мне, потому как наша девочка вполне себе раздраженно интересуется:
– Пап. Ну посмотри на меня внимательно. И скажи, что изменилось?
– Цвет волос ужасный, конечно, – спокойно отвечает он. – И прическа, прости, малыш, не лучше. Но в целом для того стиля в музыке, что ты мне вчера показывала – пойдет. Хоть пирсинг в нормальной конторе делала?
Я. Его. Убью!
И за восторженный вопль дочери, в котором ясно прозвучало: вот он, лучший в мире папа, а не какая-то там мать истеричка. Убью и закопаю. А слезами поливать не стану. Не дождетесь.
– То есть ты ругаться не будешь? – все-таки уточняет Катя.
– Если это все, что так огорчило маму – то нет. Просто в следующий раз подойди заранее. И озвучь. Я тебя к нормальному стилисту отведу.
Не просто убью. Мучительно убью. Гад!
Хотя, вот любопытно, что ответит дочь? Про скрипочку. И пытки. Я от интереса даже злиться немного перестала.
– Ой, папочка, ладно. Я опаздываю.
Какая умненькая девочка! В школу она опаздывает, в ту самую, куда больше не пойдет, потому что отстой. Только папе об этом говорить не надо, он же не мама-истеричка.
– Катя, – что-то подозревает Артур.
– Вечером увидимся? – нежным и наивным голосочком, никак не подходящим зеленой бунтарке.
– Думаю, да, – едва преодолев долгую-долгую паузу говорит Артур.
Его подозрения забыты, Катя талантливо перехватила инициативу. И в кого такая?
– Только не говори, что вы с мамой уже поругаться успели, – переходит в наступление ребенок.
