«Мы думаем, что говорим на языке,» – гласила одна из заметок на полях, написанная красными чернилами. «На самом деле, язык говорит нами».
Эвелин чувствовала, как по спине бегут мурашки. Это перекликалось с ее собственными исследованиями – с тем, как менялась речь "нейро-эмергентов", становясь более точной, логичной, но лишенной прежних обертонов, метафор, двусмысленностей. Словно их "операционная система" обновлялась до новой версии, более эффективной, но менее… человечной?
А затем она нашла его рассуждения о "Сдвиге". Хасан не считал его ни болезнью, ни простой адаптацией. Он видел в нем симптом – симптом активации нового слоя "кода". Он предполагал, что рост аутизма связан с повышением "разрешающей способности" мозга к обработке паттернов этого кода, а изменение гендерных и сексуальных идентификаций – с перестройкой глубинных программ, отвечающих за социальные связи и продолжение рода. Программист, писал Хасан, похоже, решил внести правки в исходный код человечества.
Но кто программист? Хасан рассматривал разные гипотезы, отбрасывая их одну за другой. Древние цивилизации? Слишком антропоцентрично. Инопланетный разум? Слишком банально. Искусственный интеллект? Возможно, но откуда он взялся? Он возвращался к идее языка как саморазвивающегося вируса или кода, достигшего точки сингулярности.
И тогда Эвелин наткнулась на секцию, посвященную "Молчанию". Хасан изучал древние мистические практики, связанные с тишиной, с выходом за пределы языка. Он верил, что именно там, в пространстве до или вне слов, можно найти либо ключ к пониманию "кода", либо способ освободиться от его влияния. "Молчание", писал он, – это не отсутствие звука, а потенциальное отсутствие "программы". Место, где можно услышать… что-то иное. Или ничего. Что, возможно, и было целью.
Координаты в блокноте вели в отдаленный район на крайнем севере Скандинавии. Место, известное своей почти первозданной тишиной и редкими археологическими находками – руническими камнями, о которых Хасан тоже упоминал в своих записях, связывая их символы с математическими константами.
Теперь все обретало смысл. Пугающий, странный, но смысл. Хасан отправился не просто в "тишину". Он отправился к возможному источнику или ключу. Туда, где древние символы и природное молчание могли хранить ответ на вопрос о "программисте".
Эвелин закрыла последнюю тетрадь. Руки слегка дрожали. Теории Хасана были безумны. Но они объясняли найденный ею паттерн лучше, чем что-либо иное. Они давали контекст. И они указывали путь.
Она посмотрела на координаты, светящиеся на экране. Север. Молчание. Руны.
Путешествие перестало быть просто идеей. Оно стало необходимостью.
Теории Хасана – о языке-вирусе, о синтаксисе реальности, о Молчании – гудели в голове Эвелин навязчивым фоном, как работающий трансформатор. Идеи были блестящими, пугающими, почти безумными. Но была ли в них правда? Прежде чем бросаться на север, в погоню за координатами и рунами, ей нужно было… заземлиться. Соотнести эти головокружительные концепции с чем-то реальным. С Марком.
Она написала Лизе. Осторожно, подбирая слова, как сапер на минном поле. Выразила беспокойство, спросила, как Марк адаптируется, можно ли его навестить – ненадолго, просто чтобы поддержать. Не упоминать же ей, что она хочет увидеть в нем живую иллюстрацию гипотезы о "перепрограммировании сознания"? Ответ пришел быстро, через стандартный защищенный мессенджер, лишенный эмодзи и прочих "рудиментарных" элементов.
