Они продолжили поиски. В одном из рюкзаков, брошенном у выхода из второй, разодранной палатки, Петров нашел то, что искал. Обычная школьная тетрадь в клеенчатой обложке. Полевой дневник. По записям на первой странице он принадлежал начальнику партии – Кольцову.
Записи начинались стандартно: даты, координаты, описание маршрута, геологические наблюдения. Рутина. Но чем дальше, тем тревожнее становился тон записей. Почерк становился неровным, прерывистым. Появились упоминания о странностях.
«…18 ноября. Ночью опять этот гул. Низкий, едва слышный. Ребята нервничают, говорят – ветер в скалах. Но я не уверен. И животные ушли из района. Третий день ни одного следа».
«…20 ноября. Нашли странные образцы в шурфе №3. Черные, стекловидные. Сильно фонят на счетчике Гейгера. (Петров и Волков переглянулись. Счетчика Гейгера у них с собой не было). И… странное ощущение рядом с ними. Словно… вибрация. Голова болит».
«…21 ноября. Петрович (один из геологов) жалуется на голоса. Говорит, шепчут что-то из темноты. Списываю на усталость и нервы. Но сам сплю плохо. Снятся кошмары. Будто хожу по замерзшему озеру, а подо льдом кто-то огромный смотрит на меня».
Последняя запись была сделана вчера, 22 ноября. Почерк был почти неразборчивым, буквы плясали.
«Гул стал громче. Почти постоянный. Не снаружи. Он… внутри головы. В камнях. Они вибрируют. Шепчут. Зовут. Петрович сошел с ума, кричит, бьется в палатке. Пытается прорваться наружу. Говорит, они идут. Кто идет?! Не могу больше… Свет… Неправильный свет…»
На этом запись обрывалась.
Волков медленно закрыл тетрадь. Его лицо было серьезным, лоб прорезала глубокая складка.
– Голоса… Вибрации… Камни, которые «шепчут»… Радиация? – он посмотрел на черные образцы, которые они нашли. – Или… массовая галлюцинация? Отравление каким-то газом? Но палатка порвана изнутри…
– И след одинокий уходит на север, – добавил Петров тихо. – Будто один из них не бежал от чего-то, а шел к чему-то. Куда звали голоса.
Волков снова открыл дневник, вчитываясь в последнюю запись.
– «Неправильный свет…» Что это значит?
Они не знали. Но оба чувствовали, что найденный дневник и эти странные черные камни – не просто улики. Это были фрагменты мозаики, складывающейся в картину тихого безумия и иррационального ужаса, охватившего группу геологов перед их исчезновением. Причина этого ужаса оставалась неясной, но она была здесь, рядом, в этих камнях, в этом дневнике, в самой атмосфере заброшенного лагеря. И она была связана с тем самым «гулом» и «вибрацией», о которых твердил геолог Кольцов.
– Надо забрать эти камни, – сказал Волков решительно, осторожно заворачивая черные образцы в кусок брезента. – И дневник. Это уже серьезно. Очень серьезно.
Костер на поляне разгорелся ярче, отбрасывая пляшущие тени на стволы деревьев. Но теперь этот огонь казался не столько источником тепла и безопасности, сколько маленьким, трепещущим островком разума в океане подступающей темноты и необъяснимого. Шепот камней и шепот безумия, зафиксированный в старой тетради, витали над заснеженной поляной невидимым облаком.
(Часть 5)
На рассвете, едва серое молоко неба начало отделяться от чернильной кромки леса, все уже были на ногах. Короткий, тревожный сон не принес отдыха. Тишина тайги давила на уши, каждый треск сучка, каждый шорох казались предвестниками чего-то недоброго.
После быстрого завтрака – горячий чай из термоса и мерзлый хлеб с салом – группа приступила к тщательному осмотру следов вокруг лагеря при скудном утреннем свете. Волков, несмотря на столичную щеголеватость, оказался дотошным криминалистом. Он лично ползал на коленях по снегу с рулеткой и фотоаппаратом (трофейный "Цейс Икон", который он берег как зеницу ока), фиксируя каждый отпечаток.
