– Да каждый день. Мы с ним разговариваем даже. Правда, он не говорит. Только слушает.
– Тони? – мама присела рядом с ним. – Тони, ты что, и в самом деле понимаешь, о чем мы говорим?
Енот посмотрел на нее внимательно и снова кивнул. Ему же показалось, что мама сейчас сядет на тротуар, поэтому он поспешил помочь ей подняться.
– Это тебе не игуана! – повторила мама ошарашенно. – А в зоомагазине тебя предупреждали?
– Нет.
– Как же так?
– Не знаю, – он развел руками.
– Может, не знают!
– Там сказали, что все это время, с четырех его месяцев, он совсем не горел желанием быть купленным. А ко мне вдруг проникся расположением.
Мама снова присела.
– Тони, тебе правда он понравился? – она махнула рукой наверх.
Енот, лучась удовольствием от беседы, кивнул еще раз.
– Ты ж мой славный! – разулыбалась мама растроганно и почесала его за ушами.
Енот совершенно расцвел.
– Что еще они сказали? – маму разбирало любопытство.
– Что, представь, он откликался все это время на Кнута.
Мама оглянулась на енота, вновь идущего за ними в полном спокойствии.
– М-да. Как он не прост, твой Тони. Ну у тебя и год. Развод, авария, бронхит! Теперь Тони. Ну и год!
– Тони – компенсация.
– Хорошо хоть тебе дали время восстановиться. Успеете привыкнуть друг к другу. Перед работой.
– Это он пусть привыкает. Я уже привык, – усмехнулся он.
Они повернули обратно, и енот пошел рядом с ним. Перед своим подъездом мама как бы невзначай бросила:
– Заходите за мной завтра. Прогулки все-таки не просто так мне прописаны. Надо прислушиваться к мнению специалистов.
Дверь закрылась, а он так и остался стоять. Потом повернулся к еноту.
– Это все ты. Ради меня она на такое бы не пошла.
Енот что-то хрюкнул и повернул к дому.
После ужина они сидели за столом и пили чай. Енот шумно тянул через соломинку и глядел в окно.
– А мне еще в зоомагазине, – вдруг вспомнилось ему, – сказали, что ты полощешь. Все. А до сих пор ничего не полоскал.
Енот перевел на него рассеянный доброжелательный взгляд и пожал плечами.
– Нет, я не настаиваю. Мне полоскать-то, в общем, особо нечего. Но просто сказали же… Хотя, – отдал он должное, – еще сказали, что ты Кнут. А ты, вон, Тони. Н-да.
Быстро заснуть ему не удалось. Он ворочался, считал, думал, но не спал. Поэтому слышал, и как енот сопит, и как проснулся и ушел в кухню. Он слышал прыжок на стул. Слышал, как со стола упала на пол пачка салфеток. Слышал, как включилось радио. Вот зачем ему на стол понадобилось – оттуда енот дотянулся до полки, на которой оно стояло. Он поднялся и прошел в кухню. Салфетки лежали на столе. Поднял, значит. А енот сидел на стуле, смотрел в окно и слушал ночной эфир, изредка потягивая воду из уже своей литровой кружки через соломинку.
Он развернулся и ушел спать, чтобы не мешать еноту, чем бы тот ни был занят. И тут же уснул. Как енот вернулся под стол, он уже не слышал.
Утром радио молчало. А салфетки лежали на стуле. Видимо, выключая радио, енот снова их ронял. Он сварил себе кофе, налил Тони молока.
Ноябрь опять был в растрепанных чувствах. Голова болела. Да еще колено снова разнылось. С аварии уже прошло достаточно. Да и не нарушено там было ничего, ничего не сломано. Но ушиб был сильный, и врач предупреждал, что болеть может еще очень долго.
Они с Тони не выходили до самого вечера. Енот продолжал обживать квартиру, и он тоже решил позаниматься делами своего невеликого хозяйства. Летняя одежда и обувь, наконец, перекочевали из прихожей в шкаф. Холодильник лишился своих старожилов. И вот еще что. Пора было уже, в конце концов, избавиться от вяло сохнущего фикуса. Когда-то тот надоел маме, и она сослала его сюда под фиктивным предлогом улучшения условий его репатриации. Мама вздохнула с облегчением, ему было все равно, а фикусу не понравилось совершенно, хоть его никто и не спрашивал. И теперь он извлек его из-за шторы, где тот обретался все это время, теряя листву и последние надежды.
