Он собирался отнести цветок на мусорку прямо так, с горшком. Но енот неожиданно преградил ему путь в коридор. Этот суровый демарш немного терял свой накал в радостных улыбчивых глазах. Они постояли так, друг напротив друга, какое-то время, и тут енот протянул лапы к цветку.
– Ты серьезно? Тебе нравится что ли? – спросил он с досадой, уже зная ответ, которого не услышит.
Енот перевел восторженный взгляд с фикуса на него и кивнул.
– Ну блин… Ну ладно. Но ухаживать будешь сам. Договорились?
Енот убедительно закивал, пропуская его в кухню. Он поставил горшок с практически голым фикусом на подоконник слева, ближе к тому краю стола, где было теперь уже место Тони.
Енот запрыгнул на стул (– А в ванну ты почему сам не залазишь?), и остался там, зачарованно разглядывая каждую сухую веточку. Потом он привстал на задних лапах и обнял горшок.
– М-да. Ну что же, раз такое дело – помогу тебе его поливать. Но – ухаживай сам. Я имею в виду, напоминать мне его поливать будешь ты. Я забуду. Сам видишь.
Енот перестал обниматься с фикусом, обернулся к нему, кивнул и похлопал лапкой по горшку. Он улыбнулся и полил. Обещал же.
Вечером они зашли за мамой. По случаю моросящего дождика она куталась в куртку с капюшоном, как и он, а енот был покрыт водяной пылью.
– А он не простудится? – спросила мама, переводя взгляд с одного на другого.
Енот смерил его внимательным взглядом, посмотрел на маму и пожал плечами.
– Очаровательно, – рассмеялась она. – Я о Тони спрашиваю! – енот зажмурился от удовольствия.
– Не знаю. Но сомневаюсь. Шуба у него что надо.
– Не то, что моя из чебурашки, – вздохнула мама.
Тут енот запрыгал и, кажется, даже захлопал в ладоши – мимо них проехал трамвай. Тренькая и светясь изнутри теплом, он встал на остановке неподалеку. Енот, держась левой лапой за его штанину, провожал восторженным взглядом тронувшийся и уходящий вдаль трамвай.
– Вот как. Ворон боишься, – енот тут же заозирался, – а трамваи любишь! – Тони кивнул.
– Покатай его, – нашлась мама.
– Может, он их только со стороны любит. Чисто платонически, – предположил он.
– Покатай и узнаешь. Да! Я рассказала Лелечке о Тони! – мама ликовала.
– И что Лелечка?
– Разумеется, она никогда не признает, что енот лучше игуаны. Но меня не проведешь.
– Понял, Тони? Даже Лелечке это известно.
Енот шел рядом, исполненный покоя и легкого любопытства.
– А что он делает по ночам в кухне? – поинтересовалась мама.
– Сидит и смотрит в окно. Музыку слушает.
– Интересно, – мама посмотрела вперед. – Мне надо в булочную.
– Нам тоже.
Когда они вошли, паренек радостно поприветствовал Тони:
– Отто фон Бисмарк!
– Тони, – поправила мама.
Паренек присмотрелся к еноту и вздохнул.
Расходились они снова с тем, что завтра встречаются и идут подышать.
– Эдак мы ее перевоспитаем, – с большими глазами сообщил он еноту, тот зажмурился.
Ночью снова бабахнула крышка унитаза. Он ругнулся про себя. Забыл напрочь. Енот мягко прошлепал в темную кухню. Вспрыгнул на стул. Потом на стол. Некоторое время слышно больше не было ничего. Снова с фикусом обнимается, предположил он, прикрыв глаза. Потом включилось радио, тихонько замурлыкав что-то не определимое отсюда. Он задремал. Через какое-то время Тони уронил что-то со стола, и радио смолкло. Он подождал, но вместо тихих шагов вдруг услышал, как в кухне открылось окно. Вскочив с постели, он в пару прыжков был на пороге кухни. В окно врывался ледяной ветер со снегом, на улице снова хорошо подморозило. Тони сидел на подоконнике и раскачивался под одному ему слышимую музыку. Удостоверившись, что никаких дальнейших рискованных действий енот не предпринимает, он ретировался под одеяло, решив дать этому любителю свежего воздуха немного времени. В конце концов, Тони в здравом уме, решил он. Всем бы такой.
