Отец подтолкнул меня к выходу, и я полез наружу, размазывая рукой слезы по лицу. Я все старался придумать что-то, что сказать отцу прямо сейчас, но ничего не придумывалось. Так, молча, я и вылез. Отец Эрена глянул на меня, и отвернулся, вновь усевшись у входа. Я пошел домой, подставив лицо ветру, который высушил все слезы на моем лице, но не выветрил страх и отчаяние в моей голове. Я даже не очень понимал, куда я иду, и зачем. Я понимал, что происходит, но не мог этого принять. И от этого было невыносимо грустно.
Дома я так и не смог уснуть, все думал над словами отца. И если вскоре после прихода домой мне то и дело приходилось вытирать со щек мокрые дорожки слез, то ближе к утру я стал воспринимать все происходящее как игру своего воображения, и воображения отца. К утру мой лоб стал горячее, а мысли – спутаннее, но я этого не замечал. Я твердил себе, что такого просто не может быть, что Епископ так хорошо отозвался обо мне, и тут же собирается скинуть моего отца с края. Нет, это невозможно. Отец все нафантазировал. Я даже попытался разозлится на отца, который заставил меня своими фантазиями вот так вот мучаться, но не смог. Как и не смог себе признаться, что в глубине души допускаю, что может быть все это правда.
Я пришел на место собрания один из первых, дрожа на ставшим вдруг таким холодным ветру. Какие-то люди подходили к мне, смотрели. Большинство – сочувствующе, но хватало и тех, кто глядел неприязненно, с осуждением. Подошла Сина, что-то спросила, и я ей что-то ответил. Она даже взяла меня за руку своей прохладной ладонью, и что-то продолжала мне говорить. Я не отвечал, я ждал. Очень скоро появился Епископ, с ним пришел Анед, отец Эрена и мой отец. Епископ поднял руку, и наверное вокруг стало тихо, только у меня в голове что-то глухо стучало. Епископ начал говорить, длинно, красиво, мощно, как он умеет. Я вроде и слышал его, но не понимал ни слова. Я внезапно понял,что сейчас решается судьба отца. И тут же осознал, что сейчас решается и моя судьба тоже. И скорее всего, все уже решено.
Отец глазами быстро нашел в толпе меня, посмотрел грустно, покачав головой, а потом вдруг улыбнулся. Епископ закончил свою речь какой-то фразой, от которой люди на месте собрания качнулись назад, а потом вдруг подались вперед. Епископ и Анед пошли куда-то, мой отец шел с ними. Его улыбка слегка скривилась, и уже не сильно походила на улыбку. Люди пошли за Епископом на почтительном отдалении, и я пошел со всеми. С неким удивлением я понял, что что-то не пускает меня. Я оглянулся, и увидел Сину. Она плакала навзрыд, держа меня за руку, совсем как я держал за руку отца вчера, во время нашего разговора. Она не хотела, чтобы я шел. Она что-то говорила мне, но я не слышал, видел только ее слезы, которые совсем не делали ее некрасивой. Но мне-то надо идти, это же ясно. Я повернулся к ней, и сделал то, что, как оказалось, хотел сделать уже несколько лет – погладил ее по щеке и поцеловал ее в губы. Ее губы оказались теплыми, и солеными на вкус, наверное от слез. От неожиданности Сина выпустила мою руку, и я пошел за всеми.
Когда я подошел к краю, люди уже стояли полукругом, смотря на Епископа, Анеда и моего отца. Отец что-то негромко сказал, глядя на меня, а я так и не мог услышать, что именно. В моей голове все время повторялась только одна мысль "ну вот и все"… "ну вот и все"… От нее было немного грустно, и ничуть не страшно. Все уже решено. Чего уже бояться? Мне было скорее обидно, что я не слышу то, что отец мне сказал.
