Когда мы возвращались в парадную гостиную, папа взял меня под руку и прошептал:
– Кажется, это очень милые девушки, Мица. И наверное, умные, если приехали учиться в университет. Возможно, сейчас самое время завести парочку подруг, раз уж мы наконец-то нашли таких, которые могут оказаться тебе ровней по уму. Пусть кому-то посчастливится смеяться над твоими шуточками, которые ты обычно приберегаешь для меня.
В папином голосе звучала странная надежда – как будто он действительно хотел, чтобы я сблизилась с этими девушками, с которыми мы только что познакомились. Что такое он говорит? Я была в замешательстве. Столько лет он твердил, что подруги мне ни к чему, муж ни к чему, что имеет значение только наша семья и образование, а теперь что же – может, проверку мне устраивает? Мне хотелось дать ему понять, что обычные девичьи мечты – подруги, муж, дети – для меня, как и прежде, не существуют. Хотелось сдать этот странный экзамен на высший балл, как я сдала все остальные.
– Честное слово, папа, я приехала сюда учиться, а не дружить, – сказала я, подкрепив свои слова решительным кивком. Я надеялась этим убедить отца, что та судьба, которую он мне прочил – и даже желал – все эти годы, действительно стала моей судьбой.
Однако папа не пришел в восторг от моего ответа. Напротив, лицо у него потемнело – я поначалу не могла понять, от грусти или от гнева. Неужели я высказалась недостаточно категорично? Или его мнение и правда изменилось? Ведь эти девушки и впрямь не похожи на всех прочих, которых я знала до сих пор.
С минуту он был непривычно молчалив. Наконец проговорил с нотками отчаяния в голосе:
– Я надеялся, что у тебя будет и то и другое.
В первые недели после папиного отъезда я избегала этих девушек и все сидела за учебниками у себя в комнате. Но по заведенному Энгельбрехтами распорядку я должна была ежедневно встречаться с ними за завтраком и ужином, и вежливость требовала поддерживать любезный разговор. Они до и дело приглашали меня на прогулку, на лекции, в кафе, в театр, на концерты. Добродушно укоряли за излишнюю серьезность, молчаливость и усердие в учебе и приглашали снова, раз за разом, сколько бы я ни отказывалась. Такой настойчивости я до сих пор не встречала ни в одной девушке, кроме себя самой.
В один из дней того лета, ближе к вечеру, я занималась у себя в комнате: готовилась к курсам, которые должны были начаться в октябре. Это уже вошло у меня в привычку. На плечах у меня была моя любимая шаль: в спальнях всегда было зябко, даже в самую теплую погоду. Я старалась вникнуть в текст, когда услышала, что девушки внизу играют «Арлезианку» Бизе – слабенько, но с чувством. Я хорошо знала эту сюиту: когда-то я сама исполняла ее в кругу семьи. Знакомая музыка навевала меланхолию, уединение начинало ощущаться как одиночество. Мой взгляд упал на запылившуюся тамбурицу – маленькую мандолину – в углу. Я взяла ее и спустилась на первый этаж. Стоя у входа в парадную гостиную, я смотрела, как девушки пытаются совладать с пьесой.
Прислонившись к стене с тамбурицей в руках, я вдруг почувствовала себя глупо. С чего я решила, что они примут меня – ведь я уже столько раз отвечала отказом на их приглашения? Я хотела было убежать обратно наверх, но Элен заметила меня и перестала играть.
– Хотите составить нам компанию, фройляйн Марич? – спросила она со своей обычной теплотой, поглядывая на Ружицу и Милану с шутливым недовольством. – Как видите, ваша помощь будет вовсе не лишней.
