– Конечно, государство могло провести индустриализацию другим способом, но это был вопрос времени. Можно было это сделать на основе НЭПа, смешанной экономики, но такой тип индустриализации потребовал бы гораздо больше времени. Пришлось бы учитывать интересы крестьян как покупателей и производить товары для них: сельскохозяйственные машины, сапоги, ситец – чтобы стимулировать сдачу сельскохозяйственной продукции. Тогда бы процесс аккумулирования средств для индустриализации значительно затянулся бы.
Но – и в этом мнении сходятся все исследователи – советское руководство считало, что времени у него не было. Вожди большевиков, правда, не могли с точностью сказать, с кем они будут воевать: с Англией или, может быть, с Польшей. И только после прихода в 1933 году к власти Гитлера стало понятно – с Германией. Но главное – они были уверены, что война вот-вот начнётся.
– В этой связи как вы относитесь к существующему среди специалистов мнению, что индустриализация 1930 годов осуществлялась с одной целью – создать самый мощный ВПК в мире для последующего вооружённого экспорта коммунистической революции сначала в Западную Европу, а потом – по всему миру? В соответствии с этой точкой зрения невиданные темпы и жёсткость проведения индустриализации вполне объяснимы. Очевидно, что финансировать такие цели и средства их реализации нормальными методами было невозможно. Тогда Торгсин вписывается в перечень циничных чрезвычайных мер, направленных на извлечение из населения всех возможных ресурсов.
– Я вообще не сторонник таких спекуляций, я человек фактов. В моей книге всё основано на цифрах, данных и анализе конкретного материала.
С моей точки зрения, идея мировой революции к середине 1930 годов для сталинского руководства не была первостепенной. Идея «мирового пожара» была одной из ведущих после революции, в начале 1920 годов, тогда на её реализацию было потрачено много денег. В 1930 годы Сталин уже сформулировал тезис о возможности победы социализма в одной стране.
Конечно, идея мировой революции окончательно не пропала, она, несомненно, существовала, но, с моей точки зрения, она ушла на второй, а то и на третий план. Внешняя политика Советского Союза в 1930‑е и последующие годы основывалась в большей степени уже на других принципах: его руководители скорее искали союзников на Западе, чем пытались насильственно экспортировать революцию в другие страны.
Высказанная вами гипотеза, конечно, имеет право на жизнь. Действительно торопились индустриализовывать страну, стать сильными и подготовленными с военной точки зрения. Но, на мой взгляд, советское руководство стремилось к этому не для того, чтобы экспортировать мировую революцию. Скорее, целью было получить возможность в предстоящей войне, по меньшей мере, себя защитить, а по большому счёту – может, что-то ещё и прихватить у других.
Мне кажется, было бы слишком прямолинейно утверждать, что индустриализацию делали в интересах мировой революции. Моя точка зрения, с которой многие могут не согласиться, индустриализацию делали для того, чтобы Советский Союз мог не только выжить в капиталистическом окружении, но и усилиться, и необязательно за счёт мировой революции. Каждое государство имеет свои геополитические интересы, и было бы неверно представлять СССР в качестве единственного агрессора.
В этой связи я бы не стала вписывать Торгсин в идею мировой революции. В книге я вписала Торгсин в реализацию идеи форсированной индустриализации и моё понимание сталинизма. Сталинизм не только коммунистическая идея, идеология и тоталитарный режим, но и система социально-экономических и даже рыночных институтов, как Торгсин. Сталинизм определялся приоритетами индустриализации, целью которой было построение современного технологического общества, способного защитить себя и решить свои внутренние и внешнеполитические задачи.
