Надев украшенную хвостом лисицы шапку, хан Куря взлетел на коня, галопом направив его к становищу. На следующий день печенеги покинули русскую рать, но их заменили конные аланы.
Касоги оказались более воинственны и организованы – выслали лазутчиков к русскому стану, где их и захватили дозорные гриди.
С лазутчиками вёл долгую беседу аланский князь, сообщив к вечеру Святославу, что пленных следует отпустить восвояси, и туда же с ними поедет он договариваться о мире и заключении воинского союза с русичами.
Через три дня от аланского князя прибыл гонец, уведомив Святослава, что завтра прибудут касожские князья заключать договор.
– Не война, а мать родна, – разглагольствовал, сидя у костра и уминая печёную рыбу, Молчун.
– Вот именно, что мать родна, а лучше бы – дева красная, с переду и с заду прекрасная… Да не одна, – ловко так брякнул Горан, развеселив гридей.
– А чё ржёте то? С девкой моей аланской, что с бою взял, Свенельдов сынок тешится…
– Ага. С бою ты взял бабу, – даже хрюкнул от обуревавших его весёлых чувств Молчун. – Запряжённый в арбу мерин долго с тобой лягался, хозяйку защищая, – веселил народ обычно молчаливый гридень. – Уд завяжи и на солнышке лежи, – аж поперхнулся от проявившегося дара сказителя.
– Тебе бы гусли, Молчун, – обиделся побратим, – и забавлял бы воев сказами. А вон и настоящие гусляры идут, – указал на деда с парнем. – Сейчас что-нибудь чувственное нам споют.
К исходу дня в русский стан прибыли договорщики.
– Першие людины племени касожского, – стоя рядом с любопытным не в меру медведем, возглавляющим артель запойных скоморохов, сквозь зубы, чтоб не выронить закусь, процедил Бова.
Медведь, соглашаясь, утвердительно покачал меховой башкой.
– Один ты меня понимаешь, паря, – обнял стоящего на задних лапах косолапого, расчувствовавшийся от немереного пития красного виноградного напитка, гридь.
С медведем он подружился и прикармливал его всякими вкусностями, иногда даже угощал винцом, которое мишаня, как и скоморохи, стал весьма уважать.
– Чудные какие, – стоя по другую сторону от медведя, поделился с ним своими мыслями не совсем тверезый ноне Чиж, удивлённо разглядывая поджарых, бритоголовых и горбоносых касогов в бархатных кафтанах, перехваченных поясом с висевшим на нём кинжалом.
Зрелых лет толмач что-то лопотал им, указывая на вышедшего из шатра Святослава.
Приложив унизанные перстнями пальцы к груди, князьки уважительно поклонились вождю руссов, тот, в свою очередь, приложил руку к сердцу, подняв затем её в сторону падающего за горы солнца.
Приветственный жест касогам пришёлся по душе. К утру договор о воинском союзе был заключён и скреплён совместным распитием хмельных медов и вин.
Касожские князья остались довольны приёмом и пообещали поддержать своей конницей поход русичей на Тамараху.
Проводив послов, князь, собрав в шатре Совет, возвестил:
– Теперь идём к берегам Сурожского моря воевать Тмутаракань, или Тамараху, по-касожски, за которую ещё мой отец, князь Игорь, бился.
Русская пешая рать, заслоняясь красными щитами от яркого солнца, двинулась к Сурожскому морю.
Пройдя поприще, делали привал, ночевали, и утром снова в поход. Шли открыто, ничего не опасаясь. Место печенегов заняли конные отряды аланов и касогов.
– Ветер уже запах моря приносит, – вздохнул полной грудью Доброслав.
– Жара утомила, искупаться хочется, – забеспокоившись, Клён проверил, на месте ли княжеский меч. – Доброслав, дай саблю посмотреть, – завистливо вздохнув, медленно выдернул из богатых ножен клинок, блеснувший на солнце арабской вязью и бросивший в глаза Бажена доброго солнечного зайчика.
