Три жизни, три мира. Записки у изголовья. Книга 1 - страница 42
После долгих поисков лисичка наконец отыскала ее. Морозная трава совсем затерялась рядом с цветами двойного лотоса [40]. Фэнцзю осторожно выкопала ее, стараясь не повредить корневище, бережно завернула в тряпицу и убрала в рукав. Только после этого она подняла голову, чтобы осмотреться.
Когда она была служанкой, Чжи Хэ всячески усложняла ей жизнь, не разрешая даже приближаться к саду, где часто отдыхал Дун Хуа. Разумеется, когда Фэнцзю превратилась в лисичку, которой позволялось следовать за Дун Хуа куда угодно, она могла резвиться в этом саду сколько хотелось. Однако все же мир, открывающийся глазам лисички, совершенно отличается от мира, который видит человек. Мир, который видела Фэнцзю сегодня, был уже не тем, что прежде.
Фэнцзю прищурилась, осматриваясь. Хотя сад не поражал размером, он определенно был единственным в своем роде. На противоположной Фэнцзю стороне с высоты в один чжан ниспадала водная завеса, отделявшая этот сад от прочих дворов. С двух других сторон сад окружали кирпичные стены, оплетенные ветвями деревьев познания и возрождения. В обычное время цветы этих деревьев ничем не отличались от прочих, однако ночью от их лепестков исходил тусклый свет. Каждый бутон походил на маленький изящный фонарь, что очень радовало взор. Недаром у этих цветов имелось другое, весьма поэтичное название – ночные цветы полнолуния.
В сердце сада рос клен, столь высокий, что макушка его уходила далеко в небесную пустоту. Сбоку от него располагался лотосовый пруд, на котором возвышалась шестиугольная беседка из белого сандалового дерева. Фэнцзю вздохнула. Столько лет прошло, а в этом саду будто ничего и не изменилось. Как нарочно, это место хранило в себе множество воспоминаний.
Фэнцзю была не из тех девиц, что обожают пострадать и пожалеть себя. Да, во времена своей влюбленности в Дун Хуа она нередко прикладывалась к молодому вину, пытаясь заглушить любовную тоску. Но с тех пор, как она приняла решение порвать с ним все связи, она ни разу не притронулась к кувшину и даже воспоминания о Дун Хуа поблекли в ее памяти. Однако сегодня она оказалась в таком судьбоносном месте, полном самых разных чувств, и звезды на небе сияли так щемяще нежно и одиноко, что непрошенная тоска сжала грудь тисками. Погрузившись в свои мысли, Фэнцзю скользнула взглядом по хрустальному табурету и скамье, стоявшим внутри беседки, чтобы с удивлением обнаружить: она, с трудом запоминавшая буддийские каноны, оказывается, отчетливо помнила то, что произошло здесь несколько сотен лет назад. Образы вставали перед глазами, как живые.
На самом деле, когда Фэнцзю выбралась из Лотосового предела Десяти зол и получила право сопровождать Дун Хуа в любое время дня и ночи, на этом пруду еще не было шестиугольной беседки.
Стоял разгар лета. Фэнцзю варилась заживо в своем лисьем меху. Единственным спасением было сидеть на одинокой лодке посреди озера, спрятав мордочку под двумя лотосовыми листьями. Дун Хуа, полюбовавшись на ее плачевное состояние, несколько дней спустя срубил пару сандаловых деревьев и построил беседку прямо на воде. Вместо пола он установил покрытие из водонепроницаемого и холодного, как лед, горного хрусталя. Растянуться на нем во весь рост было настоящим удовольствием. Фэнцзю подумала, что Дун Хуа – очень полезный мужчина. Позже она поняла, что таланты Дун Хуа не ограничиваются строительством. Все благовония, которые использовали в Рассветном дворце, делал он сам; он выращивал чай, который они пили; всю посуду для вина вылепили и обожгли его руки; все веера и ширмы Рассветного дворца расписал он.