Деньги к деньгам – они богатели, и никакие экономические
катаклизмы не могли этому помешать. Федор вкладывал деньги с умом, и они
неизменно возвращались к нему с прибылью. Даже в те годы, когда понятие
«частный капитал» было исключительно ругательным. А уж с началом «перестройки»
- и говорить нечего.
Раздражало – особенно! – Фиру то обстоятельство, что Федор
огромные суммы тратил на благотворительность. С годами его религиозность стала
еще сильнее, и это ее просто бесило. Федор крестил детей, а потом и внуков,
пытался водить их в церковь, рассказывать о боге, но Фирины ядовитые насмешки
сделали свое дело, ничего у него не вышло. Только из внучатой племянницы Галины
неожиданно получилась отвратительная святоша.
Умирал Федор долго и мучительно, после инсульта его разбил
паралич. Фире действовали на нервы капризы, вонь от испачканных простыней – и,
хотя дети были против, она сдала мужа в больницу для хроников. Как досадную
помеху. Как старую, ненужную больше вещь. Он действительно давно был ей не
нужен. Все дела уже несколько лет она вела сама.
Завещание Федора буквально вывело ее из себя. Нет, он все
оставил ей, но только с одним условием: истратить определенную – очень даже
немаленькую! – сумму на постройку недалеко от их нового загородного дома
часовни во имя его святого – великомученика Феодора Стратилата. И вот теперь
она должна терпеть соседство этой уродливой деревянной постройки, где по
праздникам приезжий священник служит обедню и поминает «благоустроителей храма
сего» - Федора и ее, рабу Божию Глафиру.
Эсфирь Ароновна встала, одернула платье, купленное на
прошлой неделе в Стокгольме. От платья – не помялась ли юбка? – мысли плавно
перетекли к делам. Самой ей уже не было особой нужды проверять ежеминутно всех
и вся. Механизм отлажен, работает прекрасно. Но все равно хозяйский догляд
необходим.
А ведь достанется все это одному человеку. Единственному.
Эсфирь Ароновна давно уже решила, что будет так – и только
так. Такой вот она приготовила своим дорогим наследничкам сюрприз. Эх, жаль,
что не увидит она их вытянувшиеся физиономии, не услышит гневно-разочарованных
воплей, когда откроют ее завещание.
Ну, допустим, кое-что они все-таки получат. Вся ее
недвижимость, антиквариат, драгоценности по завещанию должны быть проданы, а
деньги, вместе с теми, которые лежат на ее личных счетах, поровну разделены
между пятнадцатью наследниками. А это, честно говоря, такая мелочь!
Недвижимости у нее – только этот дом да квартира на Мытнинской, некогда
принадлежавшая Ивану Алексеевичу. Мебель, картины, драгоценности – конечно, все
это немало стоит, но по сравнению с активами холдинга «Серебряная гора» и
компании «Эс-девелопмент» - капля в море. Все ее пакеты акций, офисные здания,
заводы, лаборатории достанутся… Достанутся тому, кто лучше других сможет со
всем этим управиться.
Впрочем, она не была уверена, что сделала верный выбор.
Завещание за последние пять лет переписывала раз пятнадцать. Это уже стало
своего рода игрой. Дети, внуки, племянники – все знали об этом ее хобби,
старались подлизаться, войти в милость, разнюхать о содержании завещания.
Подозревали друг друга: а не преуспел ли кто-то в этом занятии больше, не стал
ли фаворитом. Старались выставить других перед ней в неприглядном свете.
Взаимная неприязнь, интриги, склоки…
Она как могла поддерживала их в этой всеобщей нелюбви – то
вдруг выделит кого-то, приблизит к себе, то наоборот оттолкнет. Она вмешивалась
в их жизнь – жизнь нелюбимых детей от нелюбимых мужей или любовников, находя в
этом странное, извращенное удовольствие, особенно когда они терпели неудачи в
семье, страдали, винили во всем ее.
