- Меня тошнит, - захныкала Вероника. – Не хочу я никуда
ехать.
- Ничего, потерпишь, - отрезал Дима, доставая из шкафа
какие-то вещи. – Гулять надо на свежем воздухе, а не торчать целый день в
духоте. Собаку и то вывести не можешь. Собирайся, я сказал! – рявкнул он так,
что она подскочила от неожиданности и нехотя встала.
Черт бы побрал его бабку вместе с ее юбилеем! Она
вспомнила, как на их с Димой свадьбе эта противная старуха в голубом бархате,
глядя на нее снизу вверх, ляпнула: «Да, внучек, выбрал ты себе женушку. Оплеуху
отвесить – так на табуретку придется забираться». Подарила им картину. Димка,
разумеется, был счастлив, а ей-то что? Вот приедут на дачу – и начнется. Тетки
его ненормальные будут кудахтать, вспоминать все свои беременности, давать
советы, имена младенцу придумывать.
Конечно, она могла бы сделать вид, что ей так плохо,
дальше ехать некуда. Но тогда Димка повезет ее к этому мерзкому Павлу
Степановичу, гинекологу. А ей надо поговорить с ним. Еще раз поговорить.
Поэтому хочешь не хочешь, а ехать придется.
Она-то ему быстро надоела. Побаловались и будя, так он
сказал. Вероника тогда сутки проревела в подушку, благо Дима уехал куда-то в
область, картину смотреть. А на следующий день купила тест и узнала, что
беременна.
«Ну и что?» - пожав плечами, сказал он.
«Как что, это ведь твой ребенок», - удивилась она.
«Ну и что? – повторил он. – И потом, с чего ты взяла, что
мой? Почему не Димкин?»
Тогда она проревела еще сутки. Но не смирилась. Надо
просто с ним снова поговорить. Он же не понимает, что для нее это все серьезно,
думает, мимолетная блажь, интрижка. А она за ним – хоть на край света, голая и
босая.
Впрочем, зачем же голая и босая? Ведь если хорошо подумать
и сделать по умному, все Димкино будет у нее. У них… Вот если бы он это понял.
Родственные чувства? Только не в этой гадючьей семейке. Сколько она от Димки
всяких гадостей наслушалась о его родственничках. В том числе и о бабуле, между
прочим.
- Кирилла Федорыча заберем? – спросил Никита, закидывая
сумку в багажник.
- Нет, он с тетей Зоей поедет – Света подняла голову от
косметички, в которой что-то искала, да так и не нашла. Вместо этого она
вытащила зеркальце и принялась разглядывать себя, то поправляя прядь коротких
каштановых волос, то исследуя воображаемый прыщ на вздернутом носу.
Наконец город остался позади. Невозможно яркое солнце
мелькало за деревьями, слепя глаза. Несмотря на открытые окна и сквозняк, в
машине было душно. Хотелось поскорее доехать и спрятаться куда-нибудь в тень.
- Я все хотел тебя спросить, да как-то неловко было, -
Никита выжидательно замолчал.
- Что? – Света пришла ему на помощь.
Она сидела, откинув голову на подголовник, полуприкрыв
глаза, и посматривала в его сторону. Никита постукивал пальцами по рулю в такт
музыке и улыбался каким-то своим мыслям. Ей нравилось смотреть, как он ведет
машину – ловко, уверенно. И вообще нравилось на него смотреть.
- Твоя бабушка совсем не похожа на еврейку. Глаза голубые,
нос курносый. Наверно, ее мать была русская?
- Она не еврейка, - лениво усмехнулась Света.
- Эсфирь Ароновна? – не поверил Никита.
- Да никакая она не Эсфирь Ароновна.
- А кто?
- На самом-то деле она Глафира Константиновна. И не
Зильберштейн, а Захарьина. Древнющий боярский род. Любимая жена Ивана Грозного
была из Захарьиных-Юрьевых, от них, кстати, и Романовы произошли. А наш прадед
Константин был из Захарьиных-Кошкиных, другой ветви.
